Шрифт:
– Что вы?! Я не могу!
И не хочу, господи! Никакого права не имею переступать порог дома, в котором живёт семья, которую я едва не разрушила! Жаль только прямо об этом не скажешь, потому и ищу лихорадочно хоть какой-то выход:
– У нас ремонт! – какая-то жутко важная модернизация, о которой меня не посчитали нужным предупредить. И если ещё минут пять назад это дико меня раздражало, сейчас я готова расцеловать Волкова за излишнюю прыткость. Понадобится, и сама молоток в руки возьму, лишь бы не ехать туда, где растеряю остатки самоуважения. Улечься в одну кровать с мужчиной, который, оказывается, давно связан узами брака с другой – неимоверная подлость, но сидеть за одним столом с его женой – в миллионы раз хуже.
– Нет, Слава, я, правда, не могу. Времени в обрез, а дел ещё непочатый край. Простите, – воспрянув духом, подхожу к бару, укладывая на стойку его подарок, и демонстративно принимаюсь паковать остальную посуду:
– Дела у меня идут не очень, каждый день на счёту…
– Тем более, не помешает развеяться. Это лишь на один вечер!
– И шесть часов на дорогу. Нет, и не просите, – стою на своём, вновь с опаской глянув на дверь кабинета, и, всё ещё не теряя надежды избежать неловкой встречи, красная как рак, недвусмысленно намекаю ему на необходимость уйти:
– Если честно, мне даже болтать с вами некогда. Так что…
– Прогоняете? Вот уж не ожидал… Хотя предчувствовал, что уговорить вас будет непросто, – мужчина встаёт, теперь не пытаясь улыбнуться, и, торопливо застегнув куртку, разворачивается к выходу:
– Как знаете! Хотя, если честно, я не понимаю, почему вы так упрямитесь. Любая другая на вашем месте не отказалась бы от возможности побыть звездой вечера.
– Значит, я не тщеславна. И если честно, я до сих пор не вижу повода так со мной носиться…
Признаюсь, и ещё больше краснею, ведь тут же глянув на чёрный Гелендваген, Слава задумчиво щурится. Щурится недобро, так, что от его цепкого взора, тут же метнувшегося к моим порозовевшим скулам, мурашки по рукам ползут. А когда и этого мало, ползут по позвоночнику, подгоняемые его стальным тоном:
– Ваше право, – касается дверной ручки, уже намереваясь покинуть кафе, но прежде, чем звон колокольчика успевает известить нас о его уходе, оборачивается, теперь иначе глянув на меня своими зелёными глазами:
– Надеюсь, что это так, Саша. Что вы просто скромны и терпеть не можете излишнего внимания. Иначе…
Молчит и криво усмехнувшись пробегает глазами по моему телу… Какого чёрта, вообще?
– Что иначе? – бледнею, крепче смыкая пальцы на керамической кружке и, задержав дыхание, вердикта жду:
– Иначе всем нам грозит разочарование: не хотелось бы узнать, что вы так упорствуете лишь потому, что чего-то стыдитесь, – он скалится, толкая прозрачную дверь, и добивает меня всего одной фразой. – Глебу привет!
ГЛАВА 29
Саша
Едва синий Ниссан отъезжает от моего кафе, кружка, которую я вот уже секунд тридцать безуспешно пытаюсь обмотать газетой, выскальзывает из рук и разбивается вдребезги, усеивая осколками пол под моими ногами. Их бы прибрать, прежде чем неуклюжие рабочие растащат стёкла по всему залу, а я с места сдвинуться не могу. В окно смотрю, над его словами раздумываю… Зачем спрашивается? Ведь сколько бы я тут ни простояла, вывод всегда будет только один – Слава прав.
Та Саша Брагина, что внимала бабушкиным наставлениям, любила женатого на расстоянии и радела за каждого брошенного пса в районе – поехала бы. Возможно, неохотно и краснела бы непременно весь вечер, но осмелиться лишить его семью права хотя бы разок с благодарностью взглянуть ей в глаза, ни за что не посмела бы. Потому что для них это важно, а для неё невозможно – отнять у людей шанс самим себе доказать, что они умеют ценить такие подарки судьбы, умеют быть благодарными и прекрасно знают, что сердечное материнское «спасибо» в этом мире значит значительно больше огромного букета цветов.
Господи! Как меня, вообще, угораздило так усложнить собственную жизнь?
Намеренно не гляжу на притихших девчонок, наконец, опускаясь на корточки и торопливо сгребая в ладошку осколки, да лихорадочно выход ищу… Лишь одна причина, чтобы и дальше оставаться трусихой; с десяток, чтобы набраться, наконец, смелости и взглянуть собственному страху в лицо.
– Не моё дело, конечно, но он прав, – ещё и Сенька масла в огонь подливает. Столько дней отмалчивалась, наверняка злясь на меня за Алёнкин уход, а теперь подходит ближе, устало вздохнув, подхватывает с пола веник, и, оттеснив меня в сторону, за пару секунд сметает на совок мелкую стекольную крошку.