Вздрагиваю, то ли от прохлады, коснувшейся обнажённых плеч, то ли от откровения, совсем не красящего меня как директора, и с благодарностью глянув на вооружившуюся иголкой подругу, вопрос повторяю:

– Тань, а Женька как же?

– Не маленький, – завязывает узелок, лихо прокалывая невесомую ткань, и лишь головой ведёт. Словно плевать ей, что её ухажёр там один, а где-то среди многочисленных покупателей, мой брат слоняется. Немногословный, хмурый и ни на грамм не потолстевший на обещанных мной харчах. Потому что всю эту неделю, что я не ждала своего Незнакомца, Ванька понимающе запирался в гостиной, позволяя мне и дальше себя обманывать. Сам отваривал пельмени, сам, едва ли не силой заталкивал эти пельмени в меня…

– Не потеряется. Тем более что родители твои его одного не оставят, а я здесь нужнее. Саш, может, хватит уже в облаках витать? Сама же слышала: с Глебом твоим всё хорошо. Дела в гору идут, ресторан вот-вот продаст… Не пора ли и тебе для себя пожить?

Он же живёт – заканчивает одними глазами и тут же стыдливо тупит их в пол. Потому что прекрасно знает, насколько тяжело осознавать, что ты вдруг стала кому-то ненужной…

А я стала. В тот самый миг, когда он сдал меня на руки Ваньке и сел в такси, умчавшее его прямиком в прошлое. К жене, с которой пусть и маленькая, но всё-таки жизнь прожита.

– Саш…

– Права ты, – улыбаюсь натянуто и, усевшись на стул рядом с новоявленной швеёй, вздыхаю тяжело. – Просто тоскливо немного. Думала заглянет, а он… – губу закусываю, раздумывая, стоит ли произносить это вслух, а сквозящие обидой слова срываются с языка куда раньше, чем я успеваю принять решение. Меня же в самое сердце бьют, подругу заставляют от шитья отвлечься.

– Артур говорит, Марину сегодня из роддома выписывают.

С нашего, местного, что в пятнадцати минутах езды от моей кулинарии… Может, поэтому я не жду его именно у окна, надеясь, что чёрный Гелендваген мелькнёт где-то за поворотом? Пусть ненамеренно вовсе, случайно, только лишь потому, что ему по пути, но мелькнёт? Промчится на бешеной скорости мимо, а мне полегчает, ведь тогда всё точно встанет на свои места. Судить Глеба не буду, но и думать о нём со временем прекращу. Всё проходит: Васнецов прошёл, безболезненно почти, хотя шесть долгих лет заставлял наивное девичье сердце сбиваться с ритма… Так почему бы и эту страницу не перевернуть?

Гляжу на подругу, а стоит заслышать знакомый смех, несдерживаемый новой добротной дверью, понимаю – непросто будет. Потому что только что раздававшая мне советы Танька и сама этот смех узнала… Губу закусывает, еле заметно вздрогнув, а когда на смену Ванькиному хохоту приходит уже привычное жужжание выстроившихся в очередь покупателей, заштопанную блузку мне протягивает:

– Я, кажется, замуж выхожу.

Или просто? Ведь девушка уже ведёт головой, умело отгораживаясь от неприятных воспоминаний, и, смущённо улыбнувшись, сама мне её на плечи накидывает. Сама ведь я не в состоянии. Огорошена. Ресницами хлопаю, позабыв о собственных переживаниях, и единственное что могу, воздух губами хватать…

– Как?

– А вот так, – она мне свою ладошку под нос пихает, хвастаясь скромным, но от этого не менее изящным колечком, а я эту ладошку в своей прячу. Тёплую, родную, тут же скользнувшую мне за спину, стоит только на мгновенье отпрянуть и крепко прижать эту девушку к себе. Лишь на миг, ведь Ваня просовывает голову в дверь, на секунду прилипает глазами к её раскрасневшимся щекам, и, тут же сморгнув эту странную необъяснимую нежность, затопившую медовый взгляд, меня находит:

– Тебя в зале спрашивают, – я вздрагиваю, а Танина улыбка тут же гаснет. Словно и не было её вовсе.

Он посреди зала стоит. Столько раз представляла себе, что он вновь переступит порог этого кафе, а стоило ощутить на себе задумчивый взгляд его глаз, и все слова из головы улетучились. Одно осталось:

– Приехал, – шепчу на выдохе, скорее для самой себя, ведь в реальность происходящего не верится даже сейчас, когда можно его коснуться – только руку протяни – и нервно пальцы заламываю, пряча их за спиной. А он кивает:

– Приехал.

Ни цветы, что явно принёс для меня, протянуть не пытается, ни взглядов моих любопытных родственников словно не чувствует вовсе. Просто смотрит. Просто молчит. А я за компанию. Потому что с чего этот разговор начинать ни он, ни я даже не знаем: у меня опыта мало, у него немногим больше. Разве что с самообладанием никаких проблем, ведь стоит окружающим звукам наконец пробиться сквозь эти стены, что выстроились вокруг нас, отрезая от внешнего мира, как Глеб растерянно моргает, ведёт головой, и немного смущённо улыбнувшись всё же вкладывает розы в мои непослушные пальцы.

– Я к открытию приехать хотел, но у меня колесо в дороге спустило. Надеюсь, ещё не все смели? Волков говорит, у вас здесь сегодня не протолкнуться, – обводит взглядом усовершенствованный зал, чуть дольше разглядывает поредевшие ряды покупателей, а когда я так и не нахожусь с ответом, ближе подходит.

– Прости, Саш, – ладошкой мою скулу очерчивает, глазами путь своих пальцев провожает. – Прости, что раньше не смог. Закрутился.

Закрутился… Так просто, словно он лишь на пару часов задержался. Словно я не гоняла по кругу горестные мысли о том, что вновь оказалась не к месту: ни о том думаю, ни о том переживаю, ни о тех страдаю, потеряв интерес к действительно важным вещам. Боже, да если бы не ребята, воодушевлённые грядущими переменами, и если б не Ванька, с утра нависший надо мной с чашкой крепкого кофе, я бы и открытие пропустила. Проспала, потому что воспоминания о Незнакомце ночью атакуют меня с новой силой: глаз сомкнуть не дают, согреться под тёплым пуховым одеялом шансов не оставляют. Вижу его лицо перед собой и тут же зябну от одиночества, до самого рассвета напрасно пытаясь прогнать его из своей головы...

Улыбаюсь слабо, вовремя заприметив маму, с явным любопытством поглядывающую на нас из-за широкого Ванькиного плеча, и, поудобнее перехватив обвязанные атласной лентой стебли, от его руки отстраняюсь. Чтобы вернуть себе способность говорить, чтобы избавить родню от ненужных домыслов – кто знает, может этот букет станет прощальным? Может быть, это последний раз, когда я попытаюсь его провести:

– Не страшно. Столько дел навалилось, – вру неумело, не в силах спрятать поглубже собственные терзания, а он усмехается горько. Верно истолковав мое нежелание стоять так близко, что от аромата его парфюма голова кругом идет, застывает, больше не порываясь вновь сократить дистанцию между нами, а пальцы прячет в карманы, наверняка тут же сжимая их в кулаки.