— Это мы и хотим выяснить. Вы знаете, где два часа назад был ваш отец?

— Я слышала, как утром он говорил маме, что сегодня весь день в лавке, — я почувствовала, как в горле защемило.

— Может ваш отец упоминал также о каких-нибудь экспериментах в лавке?

— Нет! Что вы! — закачала я головой, — эксперименты — это же высший уровень, у нас нет таких магов в городе. Вы думаете, что он погиб? — я наклонилась к магу и дотронулась до его руки, умоляющим взглядом показывая, как для меня важно знать правду.

Он резко поднялся и заходил по комнате:

— Взрыв был очень мощным, хорошо, что лавка стояла в отдалении и не затронула другие. Все, кто там находился в момент взрыва, — он запнулся, — боюсь даже останков не найти.

Я закрыла глаза, пытаясь осознать страшное, но чувствовала только легкую эйфорию. Я открыла глаза и посмотрела на старшего следователя, Ричарда кажется.

— Вы вампир? — обратилась я к нему, — извините, просто никогда раньше не видела вампиров, вы мне сразу не понравились, а сейчас кажетесь самым прекрасным существом на свете. Это же странно? Не могли бы вы убрать эту свою ауру, я хочу понимать, что происходит.

Шатен хмыкнул на мою тираду. На бледнолицего Ричарда моя откровенность впечатления не произвела, он только холодно спросил:

— А вы плакать не начнете? Нам нужно закончить допрос, у нас мало времени, чтобы заниматься утешением.

Я пообещала, что спокойно отвечу на все вопросы без рыданий и истерик.

И тут же почувствовала себя живой. Мне и правда захотелось плакать, а не отвечать на безразличные вопросы, но я сдержала свое обещание, хотя и чувствовала, что глаза щиплет от едва сдерживаемых слез.

Их интересовало все: из чего складывалась наша жизнь, буквально по минутам. С кем общались, с кем дружили, наличие родственников, наши связи в столице.

Следственную группу очень заинтересовала личность Шейлы, на нее я тоже дала наиболее полную характеристику, умолчав о ее вспыльчивом характере. По остальным параметрам моя сестра была просто мечта поэта.

— Не понимаю, при чем тут моя сестра, она пять лет здесь не появляется, у нее своя жизнь, — сказала я, когда устала отвечать на их вопросы про ее учебу и личную жизнь в столице, о которых я могла только догадываться.

— Возможно не при чем, но мы должны проверить все варианты, — был дан сухой ответ и допрос снова продолжился.

Я потеряла счет времени и вздохнула с облегчением, когда группа закончила свою работу.

— Вы же знаете, что до конца следствия не имеете права покидать город? — уточнил Вильям Статсон, уходя, — я дам указание в местный участок, чтобы с вашей мамы взяли подписку о невыезде, когда она придет в себя. И пришлю к вам лекаря, пусть посмотрит ее душевное состояние. И уберите эти таблетки подальше, чтобы не провоцировать, — дал он последние указания.

Я закрыла за следственной группой дверь и наконец смогла дать выход внутренней боли.

Нет, я не плакала. Слезы застыли где-то посередине, сжимая горло. Я просто медленно разделась, сдирая с себя праздничное платье, кусок за куском, раздирая тонкую ткань, выплескивая все свои эмоции на безобидном материале.

А потом собрав остатки былого великолепия, запихнула в мусорный пакет.

Последующие действия я выполняла механически.

Нашла в шкафу самое темное платье, оно было темно-синим, почти черным.

Посмотрела маркировку таблеток, которые принимала мама. Запомнила. Нужно было выяснить, что с ними не так.

Маму уложила на кровать и накрыла пледом, она не противилась моим действиям.

Выглянула в окно. Вместе с уходом следственной группы опустела и улица.

Увидела нашего лекаря, который чуть ли не в припрыжку пересекал улицу.

«Быстро сработано» — безучастно подумала я, вспоминая обещание Вильяма Статсона.

И подумала, что после того как мистер Ковин осмотрит маму, нужно будет сходить на место взрыва, увидеть все своими глазами.

Иначе мозг ни в какую не хотел принимать реальность, было ощущение, что все, что происходит это чья-то злая шутка.

Пока не явился лекарь, успела черкануть пару строк Шейле о том, что произошло с папой, и отправила летуна в столицу, сестра тоже должна знать, что произошло.

Старый оборотень мистер Ковин любил поговорить со своими пациентами, иногда проявляя чрезмерное любопытство даже, не касающееся истории болезни. Но горожане с ним охотно делились личными переживаниями. Потому как мистер Ковин умел к себе расположить своим искренним участием и природным обаянием Двуликого.