– Знаешь? – Другую руку плавно завела за спину, нащупала рукоять одного из ножей. – Конечно, знаешь. – И сдернула маску.

Арио еще улыбался мгновение, шаря глазами по ее лицу. Потом в ужасе вытаращился.

– Эй, кто-нибудь!..

– Сто скелов на этот бросок! – рявкнул игрок в маске-полумесяце, высоко подняв руку с костями. Публика в зале повернулась к нему, притихла.

– Сто скелов.

Для Балагура ставка не имела значения. То были не его деньги, и названная сумма представляла интерес лишь в той степени, в какой касалась счета. Проигрыш и выигрыш ничем друг от друга не отличались.

«Полумесяц» погремел костями в кулаке.

– Давайте, дряни вы этакие! – Швырнул их на стол. Кости покувыркались, подскакивая, замерли.

– Пятерка и шестерка.

– Ха! – Приятели «полумесяца» возрадовались, зашумели, принялись хлопать его по спине, словно, выбросив одни цифры вместо других, он совершил нечто выдающееся.

Гость в маске-кораблике потряс кулаками в воздухе.

– Победа!

Другой, в маске лисы, сделал непристойный жест.

Свечи как будто разгорелись ярче. Так ярко, что счета не разглядеть. Слишком уж душно было в этой комнате, закрытой со всех сторон и битком набитой людьми. Рубашка Балагура прилипла к потному телу, когда он наклонился за костями.

Поднял их и снова бросил.

Несколько зевак у стола ахнули.

– Пятерка и шестерка. Дом выигрывает.

Люди вечно забывают, что вероятность выпадения любого счета столь же велика, как и всякого другого, даже уже выпавшего. Вот и «полумесяц» забыл, поэтому следующие его слова не слишком потрясли Балагура.

– Ты жульничаешь, мерзавец!

Бывший арестант лишь нахмурился. Услышь он такое в Схроне, зарезал бы… попросту обязан был бы это сделать, чтобы впредь никому не пришло в голову его оскорблять. И задумываться не стал бы, резать или не резать. Но сейчас он не в Схроне. На воле. И ему велено сдерживаться… Он заставил себя забыть о рукояти ножа, нагретого его телом. И только пожал плечами.

– Пятерка и шестерка. Кости не лгут.

Начал пододвигать к себе фишки, но «полумесяц» схватил его за руку. Подался вперед и пьяно ткнул пальцем ему в грудь.

– Да они у тебя наверняка со свинцом.

Челюсти у Балагура окаменели, горло сдавило так, что стало трудно дышать. По спине, с висков заструился, щекоча, пот. Холодный гнев поднялся неудержимо и завладел им без остатка.

– С чем? – почти шепотом спросил он.

Еще тычок в грудь, и еще.

– Врут твои кости.

– Мои кости… что?

Тесак Балагура разрубил пополам маску-полумесяц и раскроил череп под ней. Затем вошел в разинутый рот под маской-корабликом. Острие вышло через затылок. Балагур выдернул нож и снова вонзил его. И снова…

Раздался пронзительный женский вопль. Балагур смутно сознавал, что на него уставились все, кто был в зале, четыре дюжины человек… может, больше, может, меньше. Он опрокинул стол. Посыпались бокалы, фишки, деньги. Гость в лисьей маске, с брызгами крови на бледной щеке, вытаращился на него так, что глаза чуть не вылезли из орбит.

Балагур навис над ним.

– Извинись! – проревел во всю мощь легких. – Извинись перед моими чертовыми костями!

– Эй, кто-нибудь!..

Крик Арио захлебнулся на вдохе, перешел в хрип. Принц уставился вниз. Монца – тоже. Рукоять ножа торчала во впадине между его бедром и пахом, совсем рядом с обвисшим членом, и по руке ее текла кровь. Арио испустил пронзительный, тонкий, жуткий визг, который оборвался через секунду, когда нож вонзился ему ниже уха и пробил насквозь шею.

Принц, вытаращив глаза, одной рукой беспомощно уцепился за ее нагое плечо. Другой, трясущейся, нащупал рукоять ножа. Меж пальцев его засочилась густая, черная кровь. Текла она и по ногам, пятная красным бледную кожу. Он вновь разинул рот, но вместо крика вырвался лишь тихий хлюпающий звук – вдохнуть мешал стальной клинок в горле. Затем он начал, пятясь, заваливаться на спину, и Монца завороженно следила за тем, как руки его бессильно ловят что-то в воздухе и белое лицо превращается в размытую сияющую полосу.

– Трое мертвы, – прошептала она. – Осталось четверо.

Он допятился до окна, ударился, падая, головой в разноцветное стекло. Створки распахнулись. И, кувыркнувшись через подоконник, Арио полетел в ночь.

Дубина обрушилась на Трясучку снова, грозя расколоть голову, как яйцо. Но притомившийся уже, как видно, Седой открыл при этом левый бок. Трясучка, уходя от удара, развернулся кругом, одновременно вскидывая меч, и опустил его, рыча, на выкрашенную в синий цвет руку великана. Меч с чавкающим звуком прорубил плоть, отсек руку и глубоко вошел с левой стороны в живот. Кровь из обрубка брызнула фонтаном в лица зрителям. Дубина, которую еще сжимала отрубленная рука, покатилась, гремя, по булыжникам. Кто-то взвизгнул. Кто-то, ничего еще не поняв, засмеялся.