Ее лицо исказило отчаяние, она взмахнула рукой, в которой держала сигарету. Опалин понял, что перед ним – не какой-то приспособленец вроде Лошака, а человек с убеждениями, который отъехал на несколько десятков верст от Москвы и увидел, как его убеждения разбиваются о реальность. И еще – он подумал, что в паре Демьянова-Проскурин главной была именно она.

– Здесь очень силен стихийный анархизм, – пробормотал Глеб.

– Это не анархизм. – Она резко мотнула головой. – Это хуже. Им на все плевать. Они заполучили то, о чем мечтали целые поколения – землю, и теперь уверены, что их никто с места не сдвинет. Учиться они ничему не хотят, городскую жизнь презирают. Книга интересует их только потому, что можно вырвать из нее лист и сделать самокрутку. И даже лучшие среди них… даже лучшим нельзя доверять.

– Ты о Зайцеве? – быстро спросил Проскурин. – Я считаю, мы должны…

– Кто такой Зайцев? – спросил Опалин.

– Ты в его доме находишься. Это наш хозяин.

– А что с ним не так?

– Мы узнали, что у него был брат, который воевал за белых.

– Если он член партии, – сказал Опалин, – там наверняка знают об этом.

– Может быть, – пробормотал Глеб. – А если нет? Мне показалось, он скрывает, что…

Надвигалась гроза. Нет, не снаружи, а внутри дома – потому что, обернувшись, Опалин увидел в дверях подбоченившуюся бабу, и на лице ее пылала такая злоба, что на мгновение вооруженный помощник агента угрозыска страстно захотел оказаться где-нибудь в другом месте.

– Ах вы, свиньи!.. – проговорила она, качая головой. – Свиньи!

– Какое вы имеете право нас оскорблять? – возмутилась Дуня.

– Такое! Мы потеснились, вас к себе пустили… денег с вас не берем за постой! Жрете в три горла, твари, загадили все, – она метнула злобный взгляд на тазик, – второй день свое тряпье постирать не можешь… Так мало того, ты еще и сплетни слушаешь! Которые враги мужа моего про него распускают… Какой еще брат-беляк? – завизжала она. – У него один брат был, от тифа помер, закопали зимой, когда земля была как камень… Суки! Всем же известно, что его похоронили, нет, приперлась тут, гнида городская, воду мутить…

– Послушайте, – пробормотал Глеб, – нам жаль, что мы ошиблись… Но вы… Ругаться… зачем же?

– Мой муж к вам с добром, а вы на него доносы писать удумали? – заверещала баба, багровея. – Ругаюсь? Я? Так вот тебе!

И она плюнула в вытянутую физиономию комсомольца, после чего кинулась на городскую гостью, вцепилась ей в волосы и принялась от души ее тузить. Дуня завизжала и стала отбиваться, но против крепкой деревенской бабы у нее не было никаких шансов. Опалину позже было совестно вспоминать, что он не сразу кинулся разнимать женщин, но тут прибежал хозяин дома, и объединенными усилиями они растащили противниц. Плача и ругаясь, хозяйка объяснила мужу причины своего поведения. Дуня тихо всхлипывала в углу, Проскурин, который во время драки словно окаменел, стоял с ошеломленным видом.

Конец ознакомительного фрагмента.