– Я пригожусь вам, барин, – говаривал он и хитро улыбался.

Как привели Николку к Василию, так тот поклонился и сказал:

– Приказывайте, барин! Всё сделаю! – он поднял голову, и Василий увидел, каким воодушевлением горят его глаза.

«Ну, – подумал Василий, – сейчас ты от меня мигом сбежишь».

И сказал:

– Надо тебе сходить в лес да принести полынь-травы.

Но Николка не убежал, а, наоборот, просиял:

– Это мигом, ваше благородие! Всё сделаю, быстро обернусь!

Согласие Николки удивило Василия, однако вместе с удивлением пришло и беспокойство.

«Что будет, если с мальчишкой что-то случится?»

– Будь осторожнее, – сказал он Николке. – Я к тебе приставлю кого-нибудь из дружины своей.

– Да не надо, барин! Что я, в лес никогда не ходил что ли? – весело улыбнулся Николка.

И ушёл.

А когда заря окрасила небосклон красным цветом, а затем закат сменился чёрной ночью, то не вернулся Николка.

И глядя на яркие, блестящие, словно алмазы из самой сокровищницы царя, звёзды, которые были разбросаны по ночному небу, Василий думал то о Николке, то о пропавшей царевне. Мысли сменяли одна другую, и волнение за мальчишку смешивалось со странным тянущим чувством в груди, которое появлялось тогда, когда Василий думал о невиданных наградах за царевну.

– Что же ты своих людей не бережёшь? – спросила старуха Василия на следующий день, когда он принёс ей полынь-траву.

Василий замер у двери от неожиданности. Он и боялся, и жаждал спросить, откуда старуха узнала о том, что случилось. Но промолчал, опустив глаза в пол.

Николку он так и не нашёл.

Как только забрезжил слабый рассвет над деревней, Василий вышел с постоялого двора, пришпорил коня и помчался в лес. Дружинники провожали его тягостным молчанием; полный мокрого холода воздух бил Василия по щекам, а он всё ехал и ехал до леса. А затем спешился, привязал коня к старому дубу и зашёл в тёмную чащу.

Долго искал он мальчишку, с муторной поганой тяжестью на душе звал его, но так и не дозвался.

Николки нигде не было.

А сейчас, когда пришёл к старухе, злой и усталый, с пучком злосчастной травы, зажатой в кулаке, она сразу задала ему этот вопрос.

– Что? – растерянно переспросил он.

Старуха зло сощурилась:

– Сядь! И смотри в окно, родимый. Может то, что ты увидишь, научит тебя слушать то, что тебе говорят.

Василий прошёл к окну, сел на табурет и посмотрел, куда велела старуха. И обмер.

Из-за пыльного стекла на него смотрел Николка. И Василий уже было хотел вскочить с табурета, отворить дверь избы да отругать мальчишку за то, что тот заставил его так волноваться… Как вдруг понял – с Николкой что-то не так.

Тот пустым взглядом смотрел на Василия, и от этого его глаза казались неестественно огромными и чёрными. Черты его юношеского лица странно обострились, так что казалось, это и не Николка вовсе. А когда мальчишка открыл рот, то из него вывалился длинный синий язык, достающий до конца подбородка. Он прислонился лицом к стеклу, так что язык мазнул по нему, оставляя серые разводы… И замычал глухо, но громко, и заскрёбся чёрными сломанными ногтями в окно.

Василий с ужасом отпрянул назад от Николки и с отчаянием обратился к старухе:

– Да что ж это такое?!..

А старуха зло рассмеялась:

– Смотрите-ка, и после смерти он хочет к тебе на службу! Примешь? – она зло рассмеялась, а затем посуровела. – Ты зачем свою работу на чужие плечи переложил? Я тебе говорила, что лес чужих не любит? Говорила? – она смотрела на него немигающим взглядом.

– Говорили, – прошептал Василий.

– Так вот струсил – ты, а ответил за это – он, – неприятно улыбнулась она.

Василий закрыл глаза. Он чувствовал боль и вину за то, что своими руками отправил мальчишку на смерть.

Старуха тем временем встала с кресла и прошаркала мимо него к окну.

– Ну что ты, голубчик, так мучаешься… – проворковала она, постукивая пальцами по стеклу. Николка перевёл на неё взгляд мутных глаз и снова что-то промычал.

Василий открыл глаза и снова посмотрел на мальчишку. Только сейчас он заметил, что лицо и шея Николки были покрыты серо-фиолетовыми пятнами. Мальчишка бестолково таращился на старуху, а та вдруг рассердилась.

– Не слушаешься, значит? А ну, вон! – и хлопнула по стеклу так, что оно громко затрещало.

В то же мгновение изба ожила: заскрипела, будто застонала мучительно, словно оживая от столетнего сна. Вокруг Василия всё завертелось-закрутилось быстро-быстро: стол со стоящими на нём мутными бутылями дребезжал, чучело совы, висящее в тёмном углу на нитках, моталось из стороны в сторону, а с полок на стене сыпались какие-то дурно пахнущие травы. Старый резной буфет распахнул свои створки, и оттуда, пронзительно звеня, выпали медные миски и ложки. Подпрыгивал на своих коротких ножках и тяжёлый большой котёл, стоявший на полу.