Шрифт:
Они уже выходили из парка. Впереди протянулась улица. Семен Максимович сказал:
– Туда нам нечего идти. Домой пойдем.
– Как домой? А ты в город собрался?
– Никуда я не собирался. Покупать там нечего, да и денег нет.
– А зачем же ты меня позвал?
– А я же сказал тебе... погулять. Поговорить нужно было.
– Ты что-нибудь хочешь сказать?
– Какой ты все-таки бестолковый, Алешка! Мы с тобой уже сколько наговорили!
– А ты... ты хотел... что-нибудь?
– Я тебе все сказал, все, что нужно, о чем ты спрашивал.
Семен Максимович снова рассмеялся, прищурился:
– А еще большевик! Смотри, растерялся как! Ну, идем домой.
31
До дому оставалось еще несколько хат, когда Семен Максимович остановился:
– Зайдем сюда.
Алеша не сразу поверил своим глазам. Они стояли перед хатой, в которой жила Нина. Семен Максимович нет глядел на Алешу, а с самым обыкновенным, деловым видом толкнул калитку.
Дощатая, серая, некрашенная дверь над тремя ступеньками крылечка стремительно открылась. Нина быстро выбежала из хаты, простучала каблучками по ступенькам, радостная взяла руку Семена Максимовича:
– Семен Максимович! Неужели вы ко мне? Как вы хорошо придумали!
Она даже мнгновенного взгляда не бросила на Алешу% все хлопотала вокруг Семена Максимовича, потом за руку потащила его к крыльцу. Семен Максимович ничем ей не отвечал, был сдержан, серьезен. она втащила старика на крылечко и только тогда крикнула Алеше:
– Алешенька, идите, идите, чего вы загрустили?
Одной рукой она еще держалась за старика, а другую протянула к Алеше. Он пожал ее пальчики.
Нина жила в обыкновенной хате, на Костроме они все одинаковы: окна маленькие, на окнах в горшках цветы с шершавыми круглыми листьями, полы давно потеряли краску, а стены бугристые, неровные.
Но все-таки это была комната Нины. Значительную часть комнаты занимала никелированная кровать, покрытая чем-то воздушным, нежным, непонятным в своей сущности. Было два кресла, широких, мягких, гостеприимных. Туалетный столик блестел дорогим зеркалом, обрамленным затейливым полупрозрачным, полунебесным орнаментом, а перед зеркалом стояли остроумные, просвечивающие честностью и чистотой флакончики, коробки, баночки, безделушки. Это был тот особенный притягательный, блаженно-непонятный мир, в котором женственности, может быть, больше, чем у женщин.
Зато маленький столик, накрытый голубым листом бумаги, имел вид очень деловой: стопки книг, бумага, стаканчик с карандашами и костяной ножик, ручка которого изображала лапу орла, держащую агатовый шарик.
Семен Максимович оглядел всю эту девичью роскошь, поставил палку в угол. Не снимая пальто, сел у стола.
– Почему пальто не снимаете, Семен Максимович?
– Да, пожалуй, что и сниму. Только я в рабочем... это... костюме.
Алеша повел глазами на Нину, оба хорошо знали, что этот рабочий костюм есть в то же время и самый парадный. Еще в прошлом году этот костюм надевался только по праздникам.
– Расскажите, Нина, как вы живете. Может быть, что-нибудь нужно...
Нина уселась против Семена Максимовича. Алеша утонул в кресле и оттуда мог любоваться и лицом Нины, и профилем отца.
– Расскажу, Семен Максимович, всю правду расскажу.
– Рассказывайте.
– Живу я так. Утром в городе. Вы знаете, очень много есть книг. Куда ни приду, никто мне не отказывает, все дают.
– Это кто ж такие дают?
– К большим господам я не хожу. А разная интеллигенция: служащие, инженеры, учителя, врачи. Они стесняются мне отказывать. А часть я и купила - полные собрания. Муха дал немного денег. Потому что полные собрания никто не подарит.
– Какие это полные собрания?
– Купила я Льва Толстого, Гончарова, Белинского, Мельникова-Печерского, Гоголя. А больше никого, потому что денег мало.
– О книгах ваших я знаю, говорят у нас много. И читают уже, и берут книги, тоже знаю. И работы у вас много: и записать нужно, и выдать. А вечером репетиции. Это я все знаю. А вот, как вы живете?
Нина посмотрела на кровать:
– Вот здесь живу. Только мало. Все некогда.
– Хозяйка вам готовит?
– Хозяйка.
– Так... А с отцом как?
Нина опустила голову, потом быстро глянула в глаза Семена Максимовича и снова опустила голову:
– Рассчитались?
– Рассчитались.
Семен Максимович выпрямился на стуле, кашлянул:
– Не любите, что ли, отца?
– Как - не люблю? Люблю. Любила.
– А что же случилось?
– не у меня случилось, а вообще. И у меня тоже... с этим... Троицким. А потом революция. Как-то все стало ясно. Я полюбила революцию, Семен Максимович.
– А отцу не нравится?
– Отцу с другой стороны понравилось. Не с той стороны. Он в эсеры записался. Собираются там у него... разные... говорят, вино пьют. А когда выпьют, еще больше говорят, даже плачут, знаете, Семен Максимович, до тоого отвратительно плачут! А я их насквозь вижу, Семен Максимович: они кокетничают, а на самом деле отец хочет купить дачу и какое-то там образцовое хозяйство устроить. Привезли одного... помещика покупать у него имение. И по этому случаю тоже пили и говорили речи, и плакали, вы знаете? Образцовое хозяйство, говорят, для нашего народа очень нужно, для крестьян - агрономическая пропаганда!