— Из госпиталя, товарищ генерал-полковник.

— А в госпиталь?

— Из сто двадцатой танковой бригады, товарищ генерал-полковник.

— Так возвращайся, сынок в сто двадцатую. Здесь же о тебе никто не заботится. Этому говнюку полковнику наплевать на то, что у тебя дыра в шинели. Как же он будет заботиться о тебе в бою? Иди, сынок. Скажешь, что Родин тебя послал.

Солдат потоптался и скрылся за ближайшим «гаражом», где кто-то из танкистов тут же засветил ему «фонарь», чтобы не лез на глаза начальству в прожженной шинели.

А генерал Родин продолжал бушевать.

— Тревога! — Гаркнул он.

Заработали моторы. Родин ткнул меня пальцем в грудь:

— Почему не выезжаешь?

— В моем распоряжении десять минут, товарищ генерал-полковник. Температура масла должна подняться до пятидесяти пяти градусов.

Генерал скосил глаза в сторону стоявшего рядом с ним инженер-подполковника. Тот слегка кивнул. Через восемь минут мы выехали из окопа. Танки вытянулись в колонну на грунтовой дороге. Командиры поднялись на пригорок. Родин решил провести рекогносцировку.

— Доложи, что видишь, — обратился он к лейтенанту Володе Иванову, командиру танка в моем взводе.

Местность мы знали, как свою ладонь. Больше месяца торчали здесь. Каждый из нас, не глядя, мог рассказать о любой детали между грунтовой дорогой и передним краем, до которого было одиннадцать километров.

Володя вытащил планшет и четко начал:

— Слева, на юго-западе лес Шталупенен.

В душе я улыбнулся. В лесу Шталупенен располагался медсанбат. Красивый блондин Володя Иванов пасся в том медсанбате. Две медсестры воевали из-за него друг с другом.

— Какой к … матери лес?! — Прорычал генерал-полковник. — Ты что ослеп? Роща Шталупенен, а не лес. — Родин ткнул пальцем в карту.

Не знаю, наверно вожжа попала мне под хвост.

Накопившаяся обида за себя, за командира бригады, за Володю Иванова, за всех облаянных, затопила меня и выхлестнулась наружу:

— Разрешите вопрос, товарищ генерал-полковник?

— Ну.

— Какого года рекогносцировки ваша карта?

Родин взглянул на планшет:

— Ну, 1891-го.

— За пятьдесят три года роща могла превратиться в лес.

— Что?!! — Генеральский крик потряс морозный воздух. — Гнида! Да ты… Пошел отсюда к … матери!

Я четко приложил ладонь к дуге танкошлема и во всю мощь хорошо поставленного командирского голоса прокричал:

— Есть, идти к … матери, — и уже чуть тише, — вслед за генералом, который знает туда дорогу.

Чеканя шаг, я прошел мимо обалдевших офицеров.

Родин орал и топал ногами. Досталось и комбригу и комбату. Этого я уже не видел. Только слышал генеральский мат. Картину потом описали мои друзья. Я подошел к своему танку. Механик-водитель испуганно выглянул из люка:

— На хрена он тебе сдался? Ты представляешь себе, что сейчас будет?

Примерно то же и в такой же манере сказал командир батальона через две-три минуты, когда Родин со свитой и ротой охраны покинули бригаду, матом объяснив комбригу, кто есть он и его подчиненные.

Ждали последствий. Но их не было.

Недели через две командиров и механиков-водителей нескольких танковых бригад собрали в большом зале немецкого офицерского клуба. Никто из нас не знал причины сбора.

Вошел генерал-полковник Родин. Все встали. Меня он, вероятно, заметил потому, что я стоял крайний слева у прохода, по которому он шествовал.

Генерал остановился.

— Я тебя не расстрелял. Ты мне еще понадобишься. Все равно погибнешь. Кровью ты у меня смоешь вину. А пока — не видать тебе награды за прошлый бой. Родин поднялся на сцену и остановился перед запахнутым занавесом.

— Все вы, сволочи, получили инструкцию, что у нас сейчас новый антифриз — этиленгликоль. Все вы, сукины сыны, были предупреждены, что это сильный яд. Но некоторые говнюки считают, что это только угроза, что антифриз прежний — спирт, глицерин и вода, который вы лакали, как свиньи, доливая вместо антифриза воду и замораживая моторы. Так вот вам, мать вашу …, наглядная демонстрация. Приказываю смотреть на сцену и не отворачиваться, пока я не подам команду.

Распахнулся занавес. Сейчас, спустя пятьдесят два года, я не могу спокойно писать о том, как в муках, корчась, изламываясь и постепенно угасая, умирали пять человек, экипаж танка. Они выпили антифриз. Не знаю, сколько часов длилась агония экипажа и наши муки. Генерал Родин строго следил за тем, чтобы никто не отворачивался от сцены. Сам. Лично. Не перепоручил кому-нибудь из своих многочисленных подчиненных. Хороший был генерал.

От стычки с ним я отделался только тем, что не получил причитавшийся мне орден. Но есть у меня и другие ордена. И вообще орденами никого не удивишь. А вот скажите, был ли случай даже в самой либеральной армии, чтобы лейтенант послал к … генерала, и не просто генерала, а такого зверя, как генерал-полковник Родин?