Ковалев увидел, как конь левой пристяжки переднего выноса повалился в снег. Около него копошились ездовые: очевидно, отстегивали постромки. Повернувшись к своему орудийному расчету, он приказал открыть по деревне огонь.

Казалось, что могла сделать единственная сорокапятимиллиметровая пушка против нескольких немецких батарей, стоявших за деревней! И все-таки она отогнала немецкие танки и выручила из плена свою подругу. Пушку привезли на трех оставшихся в живых лошадях. Держась за ствол, на ней сидел раненный в плечо Борщев. Лицо его стало темно-зеленым. Пытаясь улыбнуться, он тихо сказал подошедшему Ковалеву:

— Ваше приказание выполнено, товарищ комиссар. Обогрелся…

— Сильно царапнуло? — спросил Ковалев, помогая ему слезть с пушки.

Санитаров поблизости не оказалось, и Ковалев начал сам перевязывать его.

— Да не знаю… Пальцы вроде как шевелятся — значит, не очень. Там наши батарейцы, — Борщев сморщился и часто заморгал глазами. — Побитые… Клименко, Печников… Беляев. Земляки мои… Ох!.. — Борщев трудно вздохнул и покачал головой. Так он сидел с полминуты, затем, вскинув на комиссара глаза, продолжал: — Мы, товарищ комиссар, ей-богу, не виноваты!.. Командиры вышли из строя. А тут немецкие танки подошли… Неразбериха пошла… Нет, виноваты! — вдруг сказал он твердым, изменившимся голосом. — Виноваты! А трус я или нет, вы сами видели.

— Не могу этого сказать… — неопределенно ответил Ковалев, начиная понимать этого неуравновешенного и горячего парня.

— Нет! Я самый настоящий трус, товарищ комиссар. Мои земляки дрались, как герои, а я их бросил. Они погибли. Конечно, вы вправе считать, что я подлый трус.

— А ты сам как считаешь?

— Знаете, что я вам скажу, товарищ комиссар. Я работал на ипподроме жокеем. Объезжал самых непокорных лошадей, считал, что у меня железный характер, и все это оказалось вздором. На деле вышло, что я боюсь смерти больше, чем другие… Э-эх! Противен сам себе.

Он помолчал.

— А признаться по совести, вы меня здорово в шенкеля взяли. Я ведь все сделал не от страха, что вы накажете, а от стыда. Слушайте, товарищ комиссар, возьмите меня к себе ездовым.

— А рана?

— Пустяки, вы ведь сами говорите, что не опасная. Возьмите, я вам докажу, что я не трус. Самых диких объезжал!

— Война — это не ипподром. А по чести сказать, не взял бы я вас. Не нужны вы мне… — Но на самом деле Ковалеву этот человек начинал положительно нравиться. Однако он и виду не показал. Спокойно докончив перевязку, он добавил: — Философией заниматься сейчас некогда. Видите, начинают шевелиться.

Немцы снова повели интенсивный обстрел. Ковалев, установив пушки на позиции, пока не отвечал.

Было одиннадцать часов утра. День выдался облачный. Над лесом шапкой нависла морозная туманная мгла, мешавшая полетам бомбардировщиков. Ковалев протянул от первого эскадрона связь и доложил командиру полка обстановку. Осипов уже все знал. Он похвалил Ковалева за сообразительность и приказал беречь снаряды. На вопросы Ковалева он отвечал коротко и явно что-то не договаривал.

К двенадцати снова показались вражеские танки, и опять они были отбиты. Озлобленный неудачей, противник начал забрасывать обороняющуюся группу массой снарядов. Неожиданно Осипов отдал приказание отходить в глубь леса.

Навстречу Ковалеву и Молостову выехал лейтенант Головятенко с приказом и схемой для занятия круговой обороны. Вести были самые неутешительные. Связь с находящимся в Сычах штабом оборвалась. Немецкие танки, прорвав оборону полка Бойкова, заняли Петропавловское. Немцы потеснили эскадроны Орлова и Биктяшева и захватили оба завала. Таким образом, полк Осипова был рассечен пополам, и два эскадрона вместе с батареей и командным пунктом оказались запертыми в Шишковском лесу.

На новом командном пункте первого эскадрона Ковалев встретил нескольких партизан во главе со своим тестем Никитой Дмитриевичем. Ковалев был изумлен, когда на куче разных узлов рядом с Ефимкой увидел Зину. Ведь она должна была вылететь на задание. Здесь же, укутанная в теплую шаль, восседала Пелагея Дмитриевна. Ефимка, увидев Валентина, бросилась к нему.

— Что ж теперь будет-то, зятек? Знаем, всем знаем, — ворчала мать. А ты меня в бок-то не пихай, — обернувшись к Зине, сказала она. — Ах, бессовестные, ах, негодники! Чего же это удумали, без родительского благословения…

— Да перестань ты! Вот ведь какая оказия! — вступился Никита Дмитриевич, поправляя на плече берданку. — Ты не слушай ее, комиссар… Он хотел было назвать зятя по-семейному, но не решился. — Она у нас известная командирша!

Старик что-то не договорил, схватил лопату и побежал рыть землянку.

— Ох, вояка! Нешто он мне не зять? Зять! Хоть и скоропалительный, а зять. Что хочу с ним, то и сделаю. На то я и теща!..

Ковалев растерянно улыбнулся.

— От попа да тещи не спрячешься и в роще… Так вот, дорогой зятенька, — продолжала Пелагея Дмитриевна. — Прибыли на твое иждивение и жену тебе доставили. Принимай.

— Милости просим, мамаша. Располагайтесь, как дома… У нас просторно под каждой елочкой. Но как вы здесь очутились? Почему не уехали в Покровское? А ты почему не улетела? — обращаясь к Зине, спрашивал Валентин.