— В рейд по тылам противника собираешься?

— Собираюсь.

— Вот и хорошо! В недалеком будущем пойдешь километров на сто пятьдесят и побольше, — приказывающим, исключающим всякую шутку шепотом произнес он и веско добавил: — Будешь готовить весь корпус.

— Есть все-таки дивизия, товарищ бригадный комиссар?

— Будет, раз я говорю. На этот раз задача будет еще серьезней. Погонишь немцев далеко на запад.

После ужина Доватор шумно вышел в сени и быстро спустился по лестнице. Окрыленный неожиданной радостью, он вскочил в седло и, разбирая поводья, весело спросил подъехавшего Шаповаленко:

— Замерз, старик?

— Да який же я старик? Вы меня, товарищ генерал, обижаете.

— Держи голову выше! Скоро гитлеровцев на запад погоним! Вышвырнем их с нашей земли! А потом вернемся в Москву.

— В Москву… — задумчиво повторил Филипп Афанасьевич и, сбивая приставший к сапогу снег, спросил: — А вот, товарищ генерал, в Москве была сельскохозяйственная выставка. Як она зараз?

— Выставка… — озабоченно проговорил Доватор. Он и сам не знал, что с выставкой. Видя, что Шаповаленко заинтересован ею, успокоительно добавил: — Закончится война, обязательно побываем. До войны-то бывал?

— Ого! Да у меня там Унтер оставлен! Такой разбродяга, не дай боже.

— Сослуживец, что ли?

— Да нет, товарищ генерал, Унтер — это наш колхозный кабан.

Ехавшие сзади казаки, уткнувшись головами в конские гривы, корчились от хохота. Не утерпев, расхохотался и сам Доватор.

Почувствовав веселое расположение генерала, Филипп Афанасьевич, расправив бороду, с нарочитой в голосе обидой продолжал:

— Всегда так, товарищ генерал. Не успеешь себя за ус дернуть або моргнуть бровью, гоготать начинають, як глупые гусаки. Им бы только хохотнуть… Не дають слова молвить, га, га, га!.. Не понимают дурни, що Унтер той историчный, общественный…

— А почему — Унтер? — сдержанно, еще смеясь, спросил Доватор.

— Да дуже вин був похож на унтера, — подъезжая вровень с Доватором, продолжал Шаповаленко. — До войны работал я на конюшне. Прихожу рано утречком, намочил коням отрубей, поклал в кормушку и бачу, как той свинячий голова забежал на двор, пристроился к корыту и жрет. Спиймав я его за ухи и прогнал. Бить, конечно, не стал. Свинья, она и есть свинья, кроме сала взять с нее нема чего. На другой день, бачу, знова пожаловал. Увидал меня и остановился. Морда така курноса, шельмовата и усики врастопырку. Лупит на меня глазищи, як будто спросить хочет: «Жрать дашь, черт старый, або знова за ухи дергать будешь?» Насыпал ему трошки. На третий — еще притащился и уже мордой о голенище трется, похрюкивает: давай, дескать, угощай! Накормил. С той поры почал он являться, як на солдатскую кухню унтер, — каждый день. Да так привык — от коней никуда. Мы на водопой, а он следом. Начинаем их купать, щетками моем и его заодно выкупаем. Вы знаете, такой выкормился кабанище, пудов на пятнадцать. Мы тогда коней в Москву на выставку готовили, и он вместе с ними поехал, да еще первый приз взял. Вот який был Унтер! А им га-га… — уже с искренним огорчением закончил рассказ Филипп Афанасьевич.

Покачиваясь в седле в такт конскому шагу, он добавил:

— А за коней нашего колхоза мне Семен Михайлович Буденный руку жал. Грамоту с золотыми буквами вручил.

Приближались сумерки. По обеим сторонам дороги заснеженное ржаное жнивье взбороздили танковые гусеницы, в темных вмятинах застывала голубая вода. Над видневшимся вдалеке лесом поднимался дым и лениво падал на верхушки деревьев.

— А кони на выставке остались? — оглянувшись на притихших казаков, спросил Доватор.

— Кони на войну пошли…

На Волоколамском шоссе Доватора догнал на машине генерал Панфилов.

— Кавалерия, спешивайся! — крикнул Панфилов, открывая дверку. Садись ко мне, подвезу.

Молодой конь Доватора Казбек, косясь на гудевшую машину, сердито всхрапывал. Доватор слез с коня и сел в машину.

Шофер дал газ.

14 ноября 1941 года, за день до всеобщего наступления германских войск на Москву, на волоколамском направлении с утра начал перекатываться мощный гул артиллерийской подготовки. Армия Дмитриева своим правым флангом внезапно нанесла противнику упреждающий удар. Советские танкисты, прорвав фронт юго-восточнее Волоколамска, вышли в тыл врагу и начали громить главное сосредоточение немецких сил. За сутки дивизия генерала Панфилова и кавгруппа генерала Доватора, захватив при поддержке танковых частей несколько деревень, глубоко вклинилась в оборону противника.

Панфилов с группой штабных командиров стоял на земляной насыпи блиндажа и, поглядывая на аккуратно сложенную карту, приказывал:

— Пошлите офицера связи к Суздалеву, уточните обстановку.

Еще ночью разведчики Панфилова донесли, что против левого фланга дивизии Суздалева противник, опомнившись после удара, начал сосредоточивать крупные силы танков. Суздалев, обеспокоенный передвижением немецких частей, прекратил наступление и перешел к обороне. Доватор и Панфилов продолжали со своими полками продвигаться вперед. В стыках между дивизиями в момент наступления, естественно, образовалась брешь.

Обнаружив значительное скопление немцев против своей дивизии, Суздалев подготовил к обороне и танки.

Действуя вяло и пассивно, он все-таки приготовился к отражению атак. Но противник учел, что атаковать этот участок — значит встретить упорное сопротивление сильной, подкрепленной танками дивизии. Поэтому, совершив обходное движение, немцы силами двух полков — пехотным 75-й дивизии и танковым 5-й дивизии — перешли в наступление в стыке двух дивизий. Но и здесь расчеты их оказались ошибочными. Панфиловцы, перейдя к обороне, не пропустили немецких танков. В этом неравном бою 28 героев-панфиловцев покрыли себя вечным ореолом бессмертной славы и доблести. К исходу этого незабываемого дня командный пункт Доватора находился на Язвищенских высотах. С утра, одновременно с атаками на дивизию Панфилова, противник силами 35-й пехотной дивизии и 2-й танковой перешел в наступление на кавгруппу Доватора.