Шрифт:
А сейчас, поглаживая меленькие кудряшки на ее головке, прислушиваясь к ее дыханию, я опять ощутила в груди сосущую, черную пустоту — ведь мне снова придется с ней расстаться.
— Саша спит? — Шепотом, в котором звенит сталь, говорит Царев, заглядывая в проем двери. Только у него получается так себя вести — казалось бы, в домашней обстановке, полутемной уютной детской я сразу же почувствовала себя словно на горячих углях.
— Уснула только что, выпили лекарство, — говорю и тихонько выбираюсь из объятий малышки.
— Тебе не следует здесь больше находиться, — смеривает меня взглядом, полным ненависти, с головы до ног, Царев, и я ежусь, словно от холода, хотя сквозняков в этом доме нет и в помине.
— Пожалуйста, — в умоляющем жесте складываю руки и чувствую, как в уголках глаз скапливается предательская влага. — Ты же посмотрел бумаги, это не подделка, я не вру. Я действительно ее мать.
— Разберемся, — тихо говорит он мне, и в его голосе нет ни грамма сочувствия. Протягивает мне мою сумку. — Я написал тебе сообщением адрес и время клиники, где мы все вместе сделаем тест ДНК.
— Но…
— Это непредвзятая клиника, — жестом руки останавливает мои слова, готовые сорваться с губ.
— А…
— Но может быть, — он вдруг распахивает глаза шире и надвигается на меня грозовой тучей. Нависает, давит массой, испепеляет злостью из глаз. — Может быть, ты признаешься мне здесь и сейчас, для чего тебе это нужно? Кто за тобой стоит? Это Вера? Это она заплатила тебе за анализы? Какой у нее резон так поступать?
— Но я правда… — мне хочется разреветься, колени от страха становятся мягкими, готовыми подогнуться. Но я вдруг беру себя в руки. терпеть этот прессинг нет больше сил и возможности. В чем он меня обвиняет? Что я подослана кем-то? Что я хочу отнять ребенка, чтобы потом просить деньги или шантажировать? Значит, вот так думают богатые люди?
Осознание этой мысли приходит ко мне довольно поздно, и я вижу в глубине его глаз, что он думал даже гораздо худшие вещи обо мне за то время, пока я укладывала Сашу спать.
Все во все вдруг взрывается. Рука наливается силой, и я со всего размаха леплю ему пощечину прямо по правой щеке.
— Ах ты… — он хватается за нее, и я вижу, как красноватый след начинает отчетливо проступать на коже.
Резко выхватываю из его рук свою сумку, разворачиваюсь на пятках и быстро ухожу от двери. Прохожу на первый этаж, достаю свое пальто, нервно поправляю шарф и выхожу на заснеженную улицу.
И только оказавшись за кованым забором, когда меня точно никто не сможет увидеть, даю волю слезам. Плачу так сильно, будто оплакиваю все — свою неудавшуюся жизнь, ненастоящую смерть дочки и свое черное беспросветное будущее. Все напряжение уходит с этими рыданиями, но мне не становится легче, наоборот, слабость одолевает, руки и ноги становятся ватными и начинает болеть голова. Достаю сотовый телефон, чтобы вызвать такси и читаю попутно сообщение от Царева. Он в своем репертуаре. Адрес, телефон, и приписка: «в твоих интересах не опаздывать, Ева».
В моих…
В моих интересах вообще избавиться от тебя, господин Царев!
От злости пинаю комок снега, который катится прямо под колеса такси.
— Извините, — бормочу едва слышно.
— Хамка, — отзывается таксист, но я делаю вид, что не слышу — на сегодня с меня довольно разборок с мужчинами. Второго скандала я просто не вынесу.
Всю ночь дома я ворочаюсь с боку на бок, придумывая важные, острые, жесткие ответы Дмитрию, но понимаю, что все это пустое. Он уже записал меня во враги народа из-за моего малодушного поступка, а я… Я понимаю, что хочу его ненавидеть, но отчего-то это чувство не появляется в моей душе. Отчего-то я помню совсем не то, что нужно: приятный вкус его губ, тяжесть его тела, властность рук…
И заснув под утро, мне кажется, что он кружит меня в танце, улыбается и говорит, что все будет хорошо, нужно только немного потерпеть…
Глава 20. Дмитрий
Ева уходит, а я разношу всё к чёртовой бабушке в своём кабинете и рычу, как раненый лев. В голове всё перемешивается в какую-то необъяснимую кашу, и я не могу побороть злость, которая усиливается с каждым мгновением и разливается ядом по венам.
Знаю, что поздно, но всё-таки набираю номер телефона Варвары Никитичны.
— Да! Слушаю! — отвечает женщина через пару минут сонным голосом.
— Варвара Никитична, это Дмитрий… Царёв. Простите, пожалуйста, что я звоню слишком поздно! Я хотел спросить, когда вы возвращаетесь от сына? Быть может, вы смогли бы приступить к работе чуть раньше? Я заплачу двойную оплату…
Я хватаюсь за последнюю соломинку, пытаюсь зацепиться за тонкую нить надежды, что деньги убедят женщину вернуться домой раньше, даже если она и не планировала этого. Мне так паршиво на душе от непонимания происходящего… Ничего не знаю.