— Я испугался так, как никогда не боялся, даже на экзаменах или на выпускном. Я тогда играл первую часть концерта Грига для фортепиано с оркестром, — похвалился Станислав и ждал реакции Макса, но той не последовало. Стасик сник. — Да… а Серж мне говорит: «иди на сцену и делай, как Ганс», а у меня ноги к полу приросли и колени затряслись… И как это Катя с Сергеем танцуют и не падают? Я не думал, что ноги могут трястись так же, как у пианистов руки.

Оставшись один на один с Максимом, Стасик повел себя гораздо свободнее, разговорился. Макс слушал его с улыбкой, но думал о своем. Мыслями он был уже далеко впереди настоящего времени.

— А у тебя сегодня и руки тряслись? — рассеяно спросил Макс.

— Нет, руки у меня на сцене давно не трясутся, я люблю играть. Но не пантомиму же устраивать.

— Кстати, об играть. Пойдем к этой… к Ирине? Она на тебя как кошка смотрела.

— Да брось ты! Играть я пойду, если ты скажешь.

— Завтра подумаем. Давай немножко выпьем? Ну вот столько, — Максим показал два сантиметра между большим и указательным пальцами.

— Я не пью! И не буду. А ты можешь, зря мы, что ли, вино заказывали?

— Вот почему ты такой зануда?! «Не буду, не буду». Почему ты не пьешь?

— А чтобы руки не тряслись.

— Ну и ладно, а я выпью, — Макс налил полбокала, пригубил, — правда, отличное вино! Хоть понюхай…

— Отстань, — отмахнулся Стасик.

— Я с собой бутылку заберу, пожалуй. Гран-при будет чем отметить.

— А думаешь, дадут?

— Катьке — точно, если все гладко пройдет послезавтра, Серж бы мог получить, но он не хочет сольный номер танцевать, только в дуэте. Уперся, как осёл.

— Это чтобы Катю не обидеть. — Стасик влюбленно смотрел на Макса, как тот закупоривает бутылку туго свернутой бумажной салфеткой. Максим перехватил взгляд, тут же прикрыл глаза ресницами, закончил с бутылкой, еще отпил из бокала, провел пальцами по губам и сказал вкрадчиво:

— Ну и дурак Залесский, квартиру бы купил в Питере, он хотел. Ладно, пошли, любовь моя, спаситель Отечества…

Сергей открыл номер, щелкнул выключателем. Они жили в центральном секторе, у Кати, на десятом этаже. Хотя официально у каждого была своя комната — эта, с балконом и видом на Москва-реку, нравилась им больше.

Вечер был теплым, ни дуновения ветра не тронуло штору, когда Катя открыла балкон.

— Темно совсем, а дома все в огнях, — она вышла, оперлась на перила, смотрела на реку, на светящиеся полосы речных трамвайчиков, на бусы уличных фонарей, яркие неоновые щиты, меняющиеся надписи на стенах высоток. — Красиво. Огромный город, я не привыкла к такому. И не хотела бы… А ты?

Она не признавалась, но слова Николаева все еще пугали ее. Вдруг Сережу не отпустят?

— Что я? — Сергей тоже вышел на балкон, обнял ее сзади, прижался, поцеловал в макушку.

— В Москве хотел бы жить?

— Нет, в Москве ни за что. Питер люблю, да. Но жить… Не знаю, теперь, после Голландии, наверно, нет.

Ему и в голову не пришло, что Катя может подумать нехорошо. Богатая наследница, почти принцесса, а он? Как тут не упрекнуть партнера в меркантильности, уже был такой, да и не один.

С кем-то другим Сергей осторожничал бы, сохранял защиту, но не с ней. Для нее давно открылся весь и не опасался подвоха, злых слов. Он был уверен, что Катя не причинит боли.

— Это потому, что ты в Петербурге плохо жил? Как это Макс говорил… В хрущевке? — спросила она.

Сергей снова вспомнил свой угол в общей с матерью и отцом комнате, стену с трещиной, скрипучий диван с жесткими пружинами, убожество, нищету — и понял, что не это определяет его ответ.

— Нет, не потому, что плохо жил. Другое.

Он молчал, подыскивая слова. Как сказать ей о той связи, что сразу и, вероятно, навсегда возникла между ними, о том, что он жизни не мыслит вдали от нее. Танец? Да, конечно, но если бы сейчас отняли танец, то связь и желание быть рядом — не исчезли. Покой, вот что он ощущал с ней. Не стоячее обывательское болотце — в покое этом, как в надежной оболочке, жила и билась томным желанием страсть. Она возрастала и не вмещалась уже в границы образов, порожденных танцем. Одна душа на двоих, одна Жизнь! Оставалось завершить, сделать близость совершенной. Отдаться и обладать неистово жаждал он и боялся.

Сергей вздохнул, трепет прошел по его телу, Катя сейчас же прильнула теснее. Теперь и отвечать ничего не надо было — она поняла.

Он осторожно за плечи развернул ее к себе, стал целовать в мягкие податливые губы, пьянея от их покорной нежности.

— Люблю тебя… вот почему, — шептал он в них.

Катя молча обнимала, путала его волосы, гладила плечи. Он знал ее руки, тысячи раз знал их! И как в первый раз узнавал. Каждое ее знакомое прикосновение оказывалось новым. Обжигало, обнажало душу. И ничего не было сейчас кроме этих женских рук.