– Прямо сейчас, – отрезал Роуэн и повторил: – «Девять-девять-девять», – как будто сомневался, что я расслышала его слова, когда он произнес их в первый раз.

Я вздохнула и поднялась с кровати. Мне хотелось остаться и поговорить с Люком, но я знала, что нужна Роуэну. Раз он хотел встретиться в сарае и даже использовал наш не такой уж тайный код, дело было серьезное.

Что бы я ни испытывала к Люку, Роуэн оставался моим лучшим другом. Я очень переживала из-за того, как в последнее время складывались наши отношения. Они стали неопределенными и хрупкими. Я задумалась: может быть, именно поэтому он меня и искал? Возможно, он скучал по мне так же сильно, как я скучала по нему, и отчаянно хотел поговорить – поговорить по-настоящему – так же, как и я?

Поэтому я попрощалась с Люком и вслед за Ро вышла из комнаты, чтобы узнать, в чем состояла чрезвычайность ситуации.

Я знаю, что это не вопрос жизни и смерти.

«Все будет хорошо», – повторяю я сама себе, но легче не становится.

Мне совершенно не помогает мысль о том, что Мэл все равно. Она не обратит никакого внимания ни на мою прическу, ни на одежду, ни на то, накрашены ли у меня глаза. Раз она попросила меня прийти, значит, она наконец готова сказать мне в лицо все то, что держала в себе с прошлой осени. Все то, что не сказала мне после смерти Роуэна.

Я думаю: а может, никуда не идти?

Мне невыносима мысль о том, что я загляну в ее глаза и увижу там тот же гнев, что и в глазах Люка. Мне невыносима мысль о том, что она не назовет меня своей девочкой. Вместо этого она будет на меня кричать или, что еще хуже, заплачет. Но я все-таки заставляю себя сесть в машину и тронуться с места.

Это то немногое, что я способна сделать.

Хоть этого и слишком мало.

Я подхожу к дому Коэнов на ватных ногах. Мои пальцы начинают мелко подрагивать. Я звоню в дверь, а потом сжимаю одну руку другой, пытаясь унять дрожь.

Проходит не меньше минуты, прежде чем дверь открывается. На пороге стоит Люк, и я не понимаю, почему это так меня удивляет.

Он кивком приглашает меня войти. Его взгляд падает на что угодно, кроме меня.

Я делаю шаг вперед, и меня с головой накрывает волна воспоминаний. Как мы с Ро съезжаем по перилам лестницы. Как я помогаю Мэл готовить и печь пироги. Как лежу на полу, притворяясь мертвой, пока Сидни обнюхивает меня и лижет мое лицо, чтобы я очнулась.

Люк смотрит, как я расстегиваю сандалии и, разувшись, оставляю их в холле. Все это время я чувствую себя по-идиотски, как будто мы играем в странную игру. Я притворяюсь вежливой незнакомкой, которая, переступив порог, снимает обувь – будто никогда в жизни не залезала в одежде и ботинках в кровать хозяйки дома.

Густая тишина давит на меня, и я пытаюсь придумать, что бы сказать.

– Где Сидни?

– Мы ее отдали.

Я задала этот вопрос, просто чтобы разрядить обстановку, но его ответ выбивает из меня весь воздух, как удар в живот. Сидни тут больше нет?

Люк смотрит куда-то в сторону со скучающим и нетерпеливым видом. Как будто сказал мне, что небо голубое, а не то, что они отдали собаку, в чью шерсть я плакала и смеялась последние девять лет.

– А, – запоздало произношу я и пытаюсь взять себя в руки. Этот визит будет сущим кошмаром. Я едва сдерживаю слезы, хотя еще даже не увидела Мэл.

Наконец разобравшись с туфлями, я следую за Люком мимо гостиной в маленькую гостевую спальню. Последние пять лет или около того я спала в этой комнате, когда оставалась ночевать в доме Коэнов. Как только я начала носить лифчик, Мэл ввела правило: мне больше не разрешалось спать в комнате Роуэна. Даже если каждый из нас залез бы в свой собственный спальный мешок.

Люк дважды стучит в дверь гостевой спальни.

– Мама?

До нас доносится голос, который я узнала бы всегда и везде.

– Заходи!

Он толкает дверь, и мы оказываемся в комнате, которая, видимо, стала новой спальней Мэл. Мне сразу бросается в глаза больничная кровать, но письменный стол из «Икеи», за который я садилась в тех редких случаях, когда делала домашнее задание, по-прежнему стоит у стены.

Мне требуется секунда, чтобы найти взглядом Мэл, а потом еще одна, чтобы осознать, что она сидит в коляске. В горле образуется огромный ком, лишая меня дара речи.

Похоже, Мэл тоже теряет способность говорить. Она только несколько раз моргает.

Пока стоит тишина, я замечаю, какой маленькой и хрупкой выглядит Мэл. Раньше она то и дело пробовала новые диеты (и конечно, никогда не доводила их до конца), игнорируя тот факт, что работала в пекарне и жила с двумя сыновьями, аппетит которых с легкостью позволил бы им съесть слона. Но сейчас она настолько худая, что сразу видно: никакой диетой такого не добиться. У нее бледная кожа, и мой взгляд снова и снова останавливается на ее запястьях. В них осталось так мало плоти.

– Джесси, – наконец выдыхает она.