Именно так, а ещё группой «Земля и люди», работники ритуального сервиса называли духовой оркестр дома культуры соседней фабрики игрушек. Бессменный руководитель музыкального коллектива Василий Васильевич Кадочников (для компактности звучания – Вась-Вась) был известен в городе, пожалуй, не менее, чем его знаменитый однофамилец из мира кино. И известен служитель Орфея был прежде всего неуёмной страстью к прекрасному полу. Несмотря на свой почтенный полувековой возраст Василий Васильевич играючи добивался ответного чувства у соблазняемых им женщин. Романы музыканта не отличались своей продолжительностью, скорее наоборот: вкусив плотской любви от очередной избранницы, он тут же утрачивал к ней всякий интерес и вскоре смотрел с нескрываемым вожделением уже на другую пассию. Вась-Вась предпочитал замужних и не совсем молоденьких прелестниц. Почему добропорядочные женщины, обременённые семьями, так размякали от немудрёного ухаживания музыканта? Кадочников умел деликатно проникнуть в бабью душу: в нужный момент конфетку из бездонного кармана достанет, от крошек её отряхнёт и на чай напросится, цветочек незамысловатый с клумбы сорвёт и подарит, а то и просто до локоточка дотронется да в глаза заглянет. Когда последний раз её муж в цветник лазил? А за руку когда брал, масляно одаривая томным взглядом? То-то же… Сам Василий Васильевич достаточно просто объяснял свой оригинальный выбор: «Проблем с ними меньше». Спорный тезис, ибо стареющий Казанова был жестоко и не единожды бит обманутыми мужьями.

– Вася, они тебя когда-нибудь рогами заколют, – похохатывал скульптор Калошин. – Зачем тебе это всё?

– Да, – скорбно кивая, соглашался с ним Вась-Вась. – Женщины – существа, в общем-то, бесполезные, но больно уж на ощупь приятные.

– Ну смотри, Василич, дело твоё, – ваятель хлопал музыканта по плечу. – Я тебе монумент изваяю бесплатно: как герою, отдавшему жизнь на любовном фронте.

Дирижёр духового оркестра мотал головой, при этом высовывая на максимальную длину свой язык, что означало крайнюю степень изумления. Эту странную привычку – в шутку, конечно, – у него пытались перенять многие, но так органично, как у него, это, разумеется, ни у кого не получалось.

Кадочников, как и подобает истинному самцу, был худощав, широк в кости и необычайно подвижен. Постоянно ниспадающий на глаза русый чуб Вась-Вась залихватским движением головы скидывал на лысеющий крупный череп. Карманы музыканта всегда рельефно оттопыривались мятными таблетками, карамельками, упаковками презервативов и клочками нотной бумаги. Но кроме уже упомянутых достоинств, Василий Васильевич Кадочников ещё и музыку писал. В такие периоды одержимость высоким искусством не оставляла в нём места для приземлённых чувств: он днями принципиально даже не смотрел на женщин. Как правило, сочинённые им произведения являлись миру в форме канонических вальсов и маршей – маэстро не считал целесообразным выходить за эти жанровые рамки. Между тем главные темы созданных им музыкальных полотен часто казались подозрительно знакомыми, и, когда слушатели мягко намекали композитору на, конечно же, случайное совпадение, Вась-Вась приходил в ярость.

– Десятки художников писали картины на тему святого семейства, но никому не приходило в голову упрекнуть их в плагиате! А интонация, а тембр звучания, а ритм? Тоже похожи?! – дирижёр являл присутствующим свой язык и неистово мотал головой. В дебаты с Василием Васильевичем никто не вступал, ибо в моменты наивысшего эмоционального напряжения служитель муз мог влепить оппоненту звучную оплеуху, а то и использовать подвернувшийся под руку предмет. Например, альт.

Кадочников зашёл в помещение и, поздоровавшись с нами, устало присел на табуретку.

– Тяжёлый день, Василич? – поинтересовался Калошин.

Музыкант лишь махнул рукой и угрюмо взглянул на бутылку: он на дух не переносил спиртные напитки.

– Отчебучили мои виртуозы сегодня номер.

Василий Васильевич горестно вздохнул.

– Что, польку при погребении сыграли? – шутя спросил я, ещё не подозревая, насколько был близок к истине.

– Почти, – музыкант свирепо дёрнул головой, убрав с глаз чёлку. – «Семь-сорок», паршивцы, сбацали…

– Да иди ты… еврея, что ли, отправляли в последний путь? – оживился скульптор. – Расскажи, Вася.

– Хоронили какого-то коммерсанта по фамилии Розенберг. Всё происходило вроде бы прилично, только тромбонист Эдик слегка фальшивил: видимо, был подшофе. Тем не менее отыграли чин по чину, вроде всё нормально. Сели в автобус и поехали, как водится, на поминки. Ну и… – Вась-Вась, глянув в окно, вдруг реанимировал свой гнев. – А вот он, мерзавец, и сам идёт!

– Здравствуйте, могильщики, – радостно поприветствовал присутствующих Эдик, но, увидев руководителя, несколько стушевался. – Василь Василич, ну выслушай ты меня… – вещая о своей невиновности, он кулаком постучал себя в грудь. Назвать речь тромбониста членораздельной можно было лишь с большой натяжкой.

После службы в армии Эдик устроился на фабрику игрушек разнорабочим. Подносил деревянные заготовки матрёшек к токарному станку. Невообразимый грохот и никогда не оседающая пыль цехов вскоре значительно сократили его трудовой энтузиазм, и он хотел было уйти с предприятия, но прослышал, что в доме культуры фабрики собирают духовой оркестр и решил попытать счастья. Особого таланта от претендентов не требовалось, а претендентов было немного, так что Эдика взяли. Стоит отметить, что тогда Эдуард различал лишь две ноты: до и после.

Платили музыкантам мало, однако и работы было немного: ежедневные репетиции по два-три часа, игра на демонстрациях, торжественных собраниях и субботниках. За пару недель Василий Васильевич полностью сформировал состав оркестра – девять человек. Правда, ноты знали только трое, они и несли основную музыкальную нагрузку. Руководитель вёл основную тему на саксофоне, а троица подыгрывала. Остальные лишь подносили инструменты к губам, являясь, в сущности, статистами ансамбля. Зарплату коллективу выделяли на девять человек, но фактически её получали четверо. Имитаторам Вась-Вась выделял по пятьдесят рублей за проведённое мероприятие, однако не оставлял надежды научить их играть. На каком-то торжественном собрании Эдик впервые познал крутой нрав дирижёра. Получив огромную трубу под интригующим названием «Геликон», новоиспечённый музыкант поднес её мундштук к губам и просидел до перерыва, не издав – как и наставлял Кадочников – ни звука. Скучное, надо признать, занятие для вчерашнего воина.