На особенную высоту ее вознесла начавшаяся война. В ее рассказах об этом периоде много туманного и прямых пробелов: похоже, что и для нее самой не все ясно вспоминается сквозь похмелье пьяного угара, которым особенно густо окутан этот период ее жития. Отдельными кусками встают жизнь в Харбине, где она пела в шантане «Колхида», поездка в какие то другие города, названия которых не удержались в ее памяти, пышные эполеты и громкие титулы ее высокопоставленных «покровителей». Она, несомненно, жила на самом Олимпе кутящего тыла армии, — но видела все под весьма и весьма своеобразным углом зрения. С большими подробностями, — и с большей любовью (если можно употребить в данном случае это слово), — она вспоминает о своем путешествии в поезде великого князя Кирилла Владимировича, который вместе со своим братом Борисом «украшал» тогда своим присутствием русскую армию.

О манджурских подвигах обитателей этого поезда достаточно хорошо известно в литературе. Их пьяные дебоши и бесчинства в дни, когда рядом лилась человеческая кровь, приводили в негодование даже военное командование, несмотря на все его желание ухаживать за двоюродными братьями царя. Дело кончилось тем, что главнокомандующий ген. Куропаткин, как особой милости для себя, просил об удалении этих князей из армии, так как они вносят деморализацию в среду последней. А г-жа N. о времени своего пребывания в этом поезде, — даже теперь, после всех перенесенных житейских бурь, — вспоминает больше, чем с простым удовольствием:

«Это была веселая, привольная жизнь!» И не бесприбыльная. — добавим мы от себя: из сохранившихся у г-жи N. документов видно, что она уже в 1906 г. имела возможность дать под вексель какому то X., — офицеру-золотоискателю, выдававшему себя за владельца больших поместий на Волыни, — целых 50 тыс. рублей на разведывательные работы где-то в Енисейской тайге. Едва ли нужно прибавлять, что эти деньги ею не были привезены с собою из Германии…

Маленький штрих, — далеко не лишний для понимания этой среды: у матери г-жи N. сохранилась пачка писем ее дочери, — с пути на Дальний Восток и из Харбина. Содержание — самое обычное. Наверное, так пишут заботливым матерям все послушные юные дочери, впервые покинувшие родительский кров для того, чтобы провести несколько месяцев в гостях у старой тетки в соседнем городке: сообщения о своем здоровье, поклоны родным, семейные вопросы; изредка фразы о погоде и стереотипные, слегка сентиментальные замечания о русской зиме, о сибирской тайге, о красоте скал над Байкалом. Войны и отзвуков окружающего ужаса в них совершенно не слышно. При чтении их трудно заставить себя поверить, что эти строки писаны из того самого поезда, вся жизнь в котором была одной сплошной пьяной оргией и прибытие которого на станции Сибирской железной дороги нагоняло настоящую панику на все железнодорожное начальство…

Дальнейшие этапы карьеры г-жи N. представляют меньший интерес: они обычны. В течение ближайших лет она объездила все крупнейшие города России, — Москву, Харьков, Киев, всюду выступая в перворазрядных местных кафешантанах. Своими тогдашними успехами она гордится. «О, мое имя тогда было хорошо известно в России», не без горделивой скромности прибавляет она. Зимою 1907–08 г.г. она пела в Петербурге, в «Аквариуме», — и, по-видимому, пользовалась известным успехом. В бумагах Азефа сохранилась ее карточка тех лет. С этой карточки на нас глядит пышная, нарядно разодетая и в значительной доле раздетая брюнетка, — представительница того типа, который в романах доброго старого времени именовался типом «роскошной женщины». Карточка была напечатана в качестве открытки и под ней стоит печатная же подпись: «La bella Heddy de Него»: несомненно, что карточка поступала в продажу.

В период встречи с Азефом г-жа N. уже искала «солидных знакомых»: шел четвертый год ее пребывания в России, а накопленных денег было мало для триумфального возвращения на родину. Кредитование золотых разведок в Енисейской тайге не принадлежало к числу блестящих финансовых операций. По-видимому, и г-жу N. на этот путь толкнули соображения далеко не коммерческого порядка… Офицер-золотоискатель, судя по бережно сохраненной г-жею N. его фотографической карточке, принадлежал к числу типичных «ташкенцев», ищущих места для приложения своих талантов: туго обтянутые скулы, «целеустремленный» волчий взгляд, кавказская бурка на плечах и кавказский же кинжал за поясом… С такими людьми не рекомендуется садиться за карточный стол, — тем менее разумно давать им деньги в долг. Срок его векселю давно истек, — но о возврате занятых сумм не было и речи. Волынские поместья оказались совсем маленьким кусочком земли, — к тому же заложенным и перезаложенным. Сам офицер куда то исчез, и предъявленный ко взысканию вексель так и застрял в окружном суде, только вызывая лишние расходы на адвоката. Легко нажитые деньги еще легче уплыли из рук, — причем мистически настроенные люди при желании могут обнаружить во всей этой истории руку всесправедливого провидения: на страданиях и позоре русской армии скопленные, представителем этой же армии деньги были и отобраны… Почти как в писании: из праха ты вышел и в прах возвратишься…

После столь горького опыта с «романтикой» было покончено… Г-жа N. думала только о «солидных знакомых», которые могли бы возместить понесенные потери и убытки. Азеф как нельзя более подходил для этой роли. Он назвал себя крупным коммерсантом, который имеет семью, но хочет завести связь на стороне. И его внешность, и его поведение внушали доверие к его кредитоспособности. Он не швырял деньгами, но в случае нужды умел не кряхтя покрывать крупные счета. О финансовой солидности говорили и делаемые им подарки. Некоторую роль играло и то обстоятельство, что он не был так груб, как обычные завсегдатаи «Аквариума».

Закрепление отношений Азефа с г-жею N. шло быстрым темпом. Все время, остававшееся после выполнения обязательной партийной работы и необходимых визитов к Герасимову, Азеф проводил вместе с нею. Они открыто появлялись в театрах, в увеселительных местах, на улице. Азеф был, по-видимому, искренне увлечен и совершенно отбросил в сторону свою обычную осторожность. Его поведение не прошло незамеченным в партийных кругах: вчера его видели в дорогой ложе на легкомысленной оперетке, сегодня — он ужинал в первоклассном ресторане, — и повсюду с г-жею N., которая имела вполне определенную репутацию. Кто-то его встретил у ювелира, когда он отбирал ценные серьги.

Петербург не был деревней, — но столь многие знали Азефа, как партийного деятеля, что ему даже в Петербурге невозможно было скрыть подобное свое поведение. О нем начали говорить. До поры до времени Азеф парализовал эти разговоры, сообщив товарищам по Центральному Комитету о том, что ему удалось завести знакомства в мире кафешантанных певичек в интересах разведывательной работы против царя. Доля истины в этих словах была: если Азеф из своего знакомства с г-жею N. и не извлек полезных данных для подготовки покушения против царя, то, во всяком случае, в некотором роде породнившись через нее с благополучно тогда царствовавшей династией, Азеф, как передает г-жа N.. любил ее расспрашивать о быте и нравах великокняжеского окружения.