А он только пожимал огромными плечами и шел, шел дальше. И молчал. Сибирь - красивое место. Есть тропинка, может быть, звериная, тогда пройдешь по ней и дойдешь куда-нибудь. А нет таковой тропинки, то будешь продираться через бурелом, пока ноги не обломаешь. Я шел за Щугой, который, конечно, знал все тропинки и мог любоваться этим зеленым морем тайги.

Голова моя постепенно прояснялась, глаза светлели, черное пальто покрылось голубоватым пушистым снегом. Приятные ощущения охватили меня, и я вспомнил, что ровно год назад остался без матери, а потом и без отца. Вспомнил, что познакомился с Форой, вспомнил и соседку по квартире отца, Ангелину Ротову. Вот женщина-то была! Что же я с ней сделал? Не помню. Потом объявился брат. Я что-то и с братом сделал. И тоже ничего не помню. Вот иду черт знает куда, черт знает за каким-то Терентием. А что мне наговорила про него Лиза? А кто такая Лиза? Деревенская девка из избы? И почему я должен ее видеть? А ужас какой я пережил в этом люке! Лапа-мерзкий, Карл Стоишев, а прикидывался всего лишь бухгалтером, а этот генерал - кто такой? Чего ему от меня надо? Может быть, я случайным образом оказался в его месте и мешаю ему? Нет, я никому не хочу мешать. Я должен не идти за Терентием, а исчезнуть тихо. Мысли в голове, которая вновь отяжелела, налилась свинцом, на миг просветлели, и я потихоньку свернул с той тропы, по которой, рассекая воздух, шествовал Терентий Щуга. Я сам найду свою дорогу. Пойду туда, не знаю куда. Найду то, не знаю что. Я улыбнулся своей детской хитрости, которой обучила меня еще в детские годы моя бабушка.

Щуга не заметил моего исчезновения. Я оказался один на один с зеленой массой, которая становилась то черной, то бурой, то фиолетовой. Я находился будто в другом мире. Я сел на пенек и пригорюнился. Что за жизнь моя такая? Ничего не могу довести до конца. Вот хотя бы трактат. Слово - это так важно для людей! Не будь его, мы все бы разбежались вот по такой лесистой местности и не знали бы, что есть Шекспир, Гете, что есть Данте, что есть Скалигер. Да, я не стесняюсь вставлять себя в этот список, потому что я гениален. Пусть пока ничего реального я не создал, но возможно ли гению создать что-либо реальное? Ни один из них так этого и не сделал. Если сделал, то только наметки, только первые штрихи, которые люди подхватили и считают совершенным образцом их деятельности. А я творю свой мир в голове. И разве кто-нибудь из них мог бы соперничать со мной? Все мое повествование закручено и перекручено невозможным образом, а читать все равно интересно. И никто не знает, даже я, кто сейчас может появиться передо мной, пока я сижу на пеньке и что-то обдумываю. А что я обдумываю? Да, ничего. Просто хорошо сидеть на пеньке, смотреть на снег, вспоминать нечто милое из своей темной и безумной жизни.

Много ли больных и умалишенных бегает по просторам острова? Кто знает? Все умалишенные почему-то сбиваются в большие соты городов, строят дома, канализации, банки, высотные здания, казино, публичные дома с саунами и ездят на широких, как корыто, машинах. Зачем они это делают? Ведь жизнь заключается не в этих преходящих прелестях быта. За эти прелести ты все время борешься с кем-то, чего-то боишься, даже если хоть раз выберешься отдохнуть, то и там, в далекой заграничной стране, переживаешь: подцепил Спид от дешевой проститутки или нет? Вот в чем вопрос. Мне скучно с моими современниками. Они суетливы, лживы и скаредны. Помыслы их не распространяются дальше материальных благ. Такое ощущение, что современный мир впал в прагматическую бездну и выбраться из нее не может. Ему нужна помощь. Но никто ему не поможет, так как старикам не помогают, а их убивают.

82

Анела, ты была рядом со мной, ты любила меня, твоя улыбка светилась при виде меня. Куда ты исчезла? Твои шоколадные волосы и высокие коленки, наше море, по которому мы с тобой уплывали на коммерческом матраце, - ты все это помнишь?

Анела согласно кивнула головой и поправила мой черный шарф, усыпанный еловыми иголками и снегом.

– Я так и думал, что ты, первая, придешь ко мне, Анела.

– Скалигер, с тобой нехорошо. Ты можешь потерять не только меня, но и нас всех. Хотя ты должен всех потерять, тогда тебе станет значительно лучше. Ты хоть немного понимаешь, что с тобой происходит?

– Если бы я не понимал, я бы не был Скалигером. Из вас никто не спасет меня. Даже, наоборот. Странное поведение многих моих фантомов на этом острове заставляет меня держаться настороже. Я боюсь своих созданий. Бог боится своих созданий!

Я рассмеялся.

– Придет тот час, когда на этом острове не останется никого: ни меня, ни вас, тем более, ни Щуги с его Лизами и Аграфенами, ни генерала, ни полуреального Платона. Будет большая пустота. Ты знаешь, что такое большая пустота, Анела?

– Знаю, знаю, мой дорогой Юлий.

Фора нежно наклонилась ко мне и поцеловала в бледную иссохшую щеку.

– И ты здесь, Фора?

– Не только мы, но и твои друзья Жакино и Пьер.

– Я думаю - и Николь недалеко, и Грета близко, и, конечно же, Аркадий где-нибудь уже сук ломает и бьет им зайца, а рядом с ним стоит и поучает Омар Ограмович. Эх, дорогие мои! Вы так и не смогли меня бросить. Но почему не видно Алексея Федоровича?

– Алексей Федорович больше к нам не придет. Он не может покинуть недостроенного моста и, периодически прыгая с него вниз, меряет глубину реки, чтобы увести всех с этого острова.

– Чем же ему этот остров не нравится?
– спросил я Арона Макаровича Куриногу.

– Алексей Федорович предполагает, что на данном острове не может эволюционировать нормальная жизнедеятельность мозга. Условия здесь таковы, что все время встречаются какие-то побочные эффекты, которые самым разрушительным образом воздействуют на интеллект. Он говорит, что это даже не остров, в бездна, в которой карабкаются беспомощные организмы, вроде наших.

Алексей Федорович, я читал твои труды, читал их, когда ты писал полуголодный, согревая свою макушку бархатной шапочкой. Я верил, что ты, уйдя в абстракции, будешь не столь жесток по отношению к реальному миру, что ты его пожалеешь, вот такой ущербный, изломанный жизнью и нежизнью, но ты не пожалел, ибо для тебя правда, объективная и никому не нужная, важнее всего.

Ты стоишь на мосту, прыгаешь в ледяную воду и что-то соображаешь за всех нас - диких и молчаливых людей. А мы здесь, в этих лесных зарослях что-то предполагаем сделать, чтобы не так печальна была действительность, чтобы всем было, по крайней мере, плохо одинаково. Я позвал Омар Ограмовича.

– Учитель, я долго не говорил с тобой. Ты учил меня принципам, ты в глубине времен ждал столетиями моего прихода, ты гнался за мной всюду и ты не раз умирал на моих глазах. Ты не менее Бог, чем я. Ты один - не фантом из этого окружения. Ты должен спасти этот остров. Ты должен убить Алексея Федоровича и принести мне его скальп.