К рассвету Вера Севастьяновна ушла в стодол, чтобы прилечь на часок.

Когда за окнами начало смутно синеть, Леля открыла глаза и позвала меня. Я наклонился над ней. Она слабо оттолкнула меня и долго смотрела мне в лицо с такой нежностью, с такой печалью и заботой, что я не выдержал, у меня сжалось горло, и я заплакал,-- впервые за долгие годы после своего полузабытого детства.

– - Не надо, братик мой милый,-- сказала Леля. Глаза ее были полны слез, но они не проливались.-- Поставьте на табурет кружку... с водой. Там... в стодоле... есть клюквенный экстракт. Принесите... Мне хочется пить... Что-нибудь кислое...

Я встал.

– - Еще...-- сказала Леля.-- Еще я хочу... счастье мое единственное... не надо плакать. Я всех забыла... даже маму... Один вы...

Я рванулся к двери, принес Леле воды и быстро вышел из халупы. Когда я вернулся из стодола с клюквенным экстрактом, Леля спокойно спала, и ее лицо с полуоткрытым ртом поразило меня неестественной бледной красотой.

Я опоздал со своим экстрактом. Леля, не дождавшись меня, выпила воду. Она немного расплескала ее на полу около койки.

Я не помню, сколько времени я сидел около Лели и охранял ее сон. В оконце уже вползал мутный свет, когда я заметил, что Леля не дышит. Я схватил ее руку. Она была холодная. Я никак не мог найти пульс.

Я бросился в стодол к Вере Севастьяновне. Врач тоже вскочил и побежал с нами в хату, где лежала Леля.

Леля умерла. Вера Севастьяновна нашла под ее платьем на табурете коробочку от морфия. Она была пустая. Леля услала меня за клюквенным экстрактом, чтобы принять смертельную дозу морфия.

– - Ну что ж,-- промолвил врач,-- она заслужила легкую смерть.

Вера Севастьяновна молчала.

Я сел на пол около койки, спрятал голову в поднятый воротник шинели и так просидел не помню сколько времени. Потом я встал, подошел к Леле, поднял ее голову и поцеловал ее в глаза, волосы, холодные губы.

Вера Севастьяновна оттащила меня и приказала сейчас же прополоскать рот какой-то едкой жидкостью и вымыть руки.

Мы выкопали глубокую могилу на бугре за деревней, около старой ветлы. Эту ветлу было видно издалека.

Санитары сколотили гроб из старых черных досок.

Я снял с пальца у Лели простое серебряное колечко и спрятал его в свою полевую сумку.

В гробу Леля была еще прекраснее, чем перед смертью.

Когда мы закапывали могилу, послышались винтовочные выстрелы. Их было немного, и они раздавались через равные промежутки времени.

В тот же день мы узнали, что никакого оцепления нет. Оно ушло, не предупредив нас. Может быть, эти выстрелы и были предупреждением, но мы не поняли этого.

Мы тотчас же ушли из деревни. Вокруг было пусто.

Когда мы отъехали с полверсты, я остановился и повернул коня. Позади в слабом тумане, в хмуром свете осеннего дня был виден под облетевшей ветлой маленький крест над могилой Лели -- все, что осталось от трепещущей девичьей души, от ее голоса, смеха, ее любви и слез.

Вера Севастьяновна окликнула меня,

– - Поезжайте,-- сказал я.-- Я вас догоню.

– - Даете честное слово?

– - Поезжайте!

Обоз тронулся. Я все стоял, не слезая с коня, и смотрел на деревню. Мне казалось, что если я чуть двинусь, то порвется последняя нить жизни, я упаду с коня, и все" будет кончено.

Обоз несколько раз останавливался, поджидал меня, потом скрылся за перелеском.

Тогда я вернулся к могиле. Я соскочил с коня и не привязал его. Он тревожно раздувал ноздри и тихонько ржал.

Я подошел к могиле, опустился на колени и крепко прижался лбом к холодной земле. Под тяжелым слоем этой мокрой земли лежала молодая женщина, родившаяся под счастливой звездой.

Что же делать? Гладить рукой эту глину, что прикасается к ее лицу? Разрыть могилу, чтобы еще раз увидеть ее лицо и поцеловать глаза? Что делать?

Кто-то крепко схватил меня за плечо. Я оглянулся.

За мной стоял санитар Сырокомля. Он держал за повод серого коня. Это был конь врача из летучки.

– - Пойдемте!
– - сказал Сырокомля и смущенно взглянул на меня светлыми глазами.-- Не надо так!

Я долго не мог попасть ногой в стремя. Сырокомля поддержал мне его, я сел в седло и поехал шагом прочь от могилы по свинцовым холодным лужам.

Бульдог

В Барановичах я отряда не застал. Он уже ушел дальше, на Несвиж. Так мне сказал комендант.

Мне не хотелось даже на короткое время возвращаться в госпиталь. Трудно было встречаться с людьми.

Я переночевал под городом в путевой железнодорожной будке по дороге на Минск, а утром выехал в Несвиж.

Коня я не торопил. Он шел шагом, иногда даже останавливался и о чем-то думал. Или просто отдыхал. Отдохнув, он снова шел дальше, помахивая головой.

Был свежий осенний день без дождя, но с сизыми тучами. Они низко лежали над землей.