И ведь как знал, когда не хотел идти на этот корпоратив! А ночью и вовсе снилась всякая пошлость.

В понедельник они съездили с Максом на могилу к отцу, ну а следующий день он провёл у матери, с которой по негласному соглашению встречался раз в месяц.

Вообще, длительные праздники его утомляли. Иной раз он просто не знал, чем себя занять. А когда на сердце мятежно, вот как сейчас, когда неясное волнение прямо изводит всего, праздничное безделье и вовсе было невыносимым.

Так что в среду на работу Ремир летел чуть ли не с радостью.

В десять утра Алина вместе с кофе принесла ему пакет.

— Доброе утро, Ремир Ильдарович! Вот — с охраны позвонили, передали. Сказали, что вы в пятницу в ресторане оставили.

В пакете оказались портмоне, часы и телефон.

Ну надо же, удивился Ремир. А он ожидал, что Горностаева не преминет вручить потерю лично, а заодно и поговорить о своём положении. Он, конечно же, испытал облегчение, но вместе с тем и лёгкое чувство досады, что ли. Чего уж сам от себя не ожидал.

— Ремир Ильдарович, вы в курсе, — вывела его из раздумий Алина, — что в ресторане в пятницу опять произошёл скандал с участием Горностаевой?

— Нет, — мотнул он головой. А внутри всё напряглось.

— Может, это случилось уже после вашего ухода?

— Случилось — что?

— Её застукали в женском туалете вместе с Хвощевским прямо во время… ну вы сами понимаете.

Алина вышла, заявилась главбухша. Принесла документы, что-то долго и нудно втолковывала, а Ремир с трудом ухватывал суть её слов. Пару раз даже поддакнул невпопад.

После неё пожаловал Макс с дурной вестью: под Читой на станции крупная поломка. Надо срочно выдвигаться, причём самому Ремиру, так как грядут разбирательства с надзорными органами.

Поэтому до обеда Долматов работал в режиме цейтнота: делал всё, что можно было сделать, созванивался, раздавал чёткие указания, рассылал по службам и отделам распоряжения, подписывал срочные бумаги, в том числе и пакет документов к тендеру с Авиазаводом.

— Напоминать не нужно, что всё это надо прошить, запечатать, заклеить в плотный, непрозрачный пакет и лично отвезти в комиссию по госзакупкам?

— Да-да, — с готовностью закивала Лиза, — я знаю. Сама сегодня же отвезу.

— Паспорт при себе есть?

Она снова кивнула.

Всё-таки, подумал он, плохо, что в такой момент вместо надёжной Штейн осталась эта придурковатая Лиза.

— Тогда ступай, действуй. И давайте без сцен и мордобоя, ясно?

Лиза в третий раз кивнула и удалилась.

На обед куда-то ехать времени не оставалось, поэтому в кои-то веки решил спуститься в кофе-бар, быстро перекусить и в путь. Как только он подошёл к стойке, тотчас все оживлённые разговоры разом смолкли. Оглянулся — дамы из бухгалтерии, маркетинга, коммерческого, планового сосредоточенно жевали, не поднимая глаз от тарелок. Вспомнились слова Макса.

«И впрямь, как бы не подавились», — хмыкнул он и отошёл к дальнему столику, чтобы не смущать сотрудниц.

Постепенно атмосфера разрядилась, и девушки вновь начали шушукаться и посмеиваться. Говорили они тихо, но обрывки всё равно долетали: «Горностаева… Хвощевский… туалет…».

— Вон она! Пошла… — довольно громко воскликнула Инга Миц.

И все как по команде устремили взгляд в сторону холла.

И правда, мимо увитой лианами перегородки, отделявшей холл от кофе-бара, прошла Горностаева. Видимо, и она уловила возглас Миц, потому что на миг приостановилась и обернулась. Взглянула на неё, а его, похоже, не заметила. И лицо у неё такое было, что в груди больно сжалось.

Затем она направилась к лифтам, волоча за собой шлейф смешков, шепотков, оскорблений…

С трудом доев несчастный бургер, Долматов поднялся к себе. Сунул в портфель нужные документы, смену белья, зубную щётку, благо всё это предусмотрительно хранилось «на всякий пожарный» в комнате отдыха. Напоследок, уже перед самым выходом, попросил Алину призвать Никиту Хвощевского.

Тот явился незамедлительно и с виду не то чтобы робел, но заметно нервничал.

— Что у вас произошло с Горностаевой?

— Ничего, — покачал головой Никита.

— Уточню: в пятницу, в уборной ресторана.

— Да ничего такого, — отвёл глаза Хвощевский.

— А если её спрошу?

Никита закусил губу.

— Я не хотел… я просто напился, перекрыло меня… И ничего такого я не сделал, так только…

Ремир сжал кулаки до онемения, стиснул челюсти до скрежета, пытаясь совладать с собственным гневом, яростно пульсирующим в висках. Неудержимо захотелось вытрясти всю душу из этого Хвощевского. Но нельзя, нельзя.