– Азбучно!
– незамедлительно откликнулся анархист.
– Всякая власть неизбежно вырождается в произвол и деспотизм.

– Хоть кол на голове теши, - улыбнулся Мишель.
– А интересно, кто ваш любимый писатель?

Анархист вскинул бородку, удивленный неожиданным вопросом.

– Как ни парадоксально - Лев Толстой. Я мог бы обойти это молчанием, но искренность - превыше всего.

– Я почему-то так и думал, что Толстой, - сказал Мишель.
– Тем более что Толстой разделял веру в неразумность и вред власти. Вы тут забрасывали меня цитатами. Долг платежом красен - я тоже отвечу цитатой. Из Льва Толстого. Вот его слова: "Читал Кропоткина о коммунизме. Хорошо написано и хорошие побуждения, но поразительно слабо в том, что заставит эгоистов работать, а не пользоваться трудами других". Язвительно, но прямо в цель, не правда ли?

Анархист оторопело прислонился к стене.

– Кстати, вот вы лично, - продолжал Мишель, - за счет кого вы жили здесь, в вашем царстве анархии? Пролетариат голодает. А вы? Пролетариат борется. Бьется насмерть с белогвардейщиной. А вы?

– Мы прокляли капитализм...
– снова начал анархист.

– Благими намерениями вымощен ад. Вы хотите вонзить нож в спину пролетариата!

– Клевета!
– вскипел анархист.

– Вы тут рисовали свое общество, - спокойно продолжал Мишель.
– Но чем больше вы его расхваливали, тем меньше хочется в нем жить.

– Вы еще не доросли...

– А вы обречены!
– резко сказал Мишель.
– Жизнь опрокинула ваши бесплодные, вредные идеи. Сам Кропоткин это понял. Не хотел признаваться. Но прорывалось... Разве не он говорил, что никому не нужен в России? И что если бы попал туда, то был бы в положении человека, мешающего тем, кто борется?

– Вы изучали Кропоткина?
– насторожился анархист.

– Читал запоем, - усмехнулся Мишель.

– Чтобы теперь... отречься?!

– Чтобы убедиться в правоте Ленина!
– воскликнул Мишель.
– Я мог бы по всем пунктам опровергнуть вас, - продолжал он.
– Но к чему урок политграмоты?

Кстати, и Кропоткиным мог бы вас опровергнуть. Долой правительство! призываете вы. А что говорил сам Петр Алексеевич в августе 1863-го? Помните, он плыл на пароходе "Граф Муравьев-Амурский"? Плакался в жилетку: плыл бы хорошо, да у капитана белая горячка. Потому, мол, беспорядку много, все неладно.

– Ошибки молодости, - буркнул анархист.
– А память у вас, молодой человек, феноменальная...

– Еще вопрос. Вы считаете себя идейным анархистом. Почему же вы прятали под своим крылышком бандитов, контру и прочую сволочь? Это согласуется с вашим учением?
– Мишель распалялся все сильнее.
– Да вы... предали и Бакунина, и Кропоткина! И все светлое, что было в их учении!

Анархист, насупившись, молчал.

– Итак...
– начал Мишель.

– Рано еще зачитывать приговор, рано!
– задыхаясь, воскликнул анархист, и бородка его затряслась, будто кто-то невидимый то и дело дергал ее. История еще скажет, скажет...

– Пора вставать, дядя, - прервал его Калугин.
– Корабль у пирса.

– Пора вставать, - подтвердил Мишель.
– Пора держать ответ перед историей!

Анархист молчал.

– Фамилия?
– насупился Калугин.

– Пантюхов, - неохотно назвал анархист.

Когда он неверной, подпрыгивающей походкой покинул комнату, Мишель не почувствовал морального удовлетворения: не такая уж большая радость сражаться с обреченными.

Зато Калугин обрадовал его. Хлопнул по плечу, сказал коротко:

– А ты мастак. С тобой, видать, и в кругосветку можно.
– Он помолчал и добавил: - Тут еще попался интересный персонаж. Громов некий. Сейчас его приведут, займись. Я Илюху на подмогу вызвал. Пусть записывает показания. Пригодятся...

Вскоре вихрем влетел в кемнату Илюха - черноволосый парнишка, совсем еще мальчуган. Потертая кожанка была ему явно велика. На фуражке красным огоньком лучилась звездочка. Паренек, ослепив Мишеля солнечной улыбкой, отчеканил:

– Сотрудник Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Илья Фурман!

– Комиссар Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией Мишель Лафар!
– в тон ему представился Мишель.

Илюша стремительно сел за стол, открыл картонную папку с бумагой, всем своим видом показывая, что он готов выполнять свои обязанности со всем старанием, на какое способен.

Громов вошел неторопливо, с достоинством. Несмотря на то что его ждал допрос, он был невозмутим. Казалось:

однажды надев маску, он так и не снял ее. Он отрешенно смотрел куда-то поверх Мишеля.

– Садитесь, - предложил Мишель.

Громов сел спокойно, не стремясь произвести выгодное для себя впечатление, не подчеркивая желания казаться независимым. Жизнь успела сделать горестные заметы на его лице: пригасила, присыпала пеплом когдато яркие, броские и суровые черты. Серые, с малахитовыми искорками глаза в глубине своей таили едва приметное выражение усталости и печали. Темные густые волосы холодновато светились снежинками седины.