И вот теперь Лещевский, смущенно улыбаясь, появился в землянке Столярова. Ссадины на лице хирурга уже заживали, но некоторые еще были заклеены пластырем.

Алексей решил сделать вид, что он ничего не знает о подпольной практике своего друга, и приступил к делу.

Поначалу он спросил врача, есть ли в немецком госпитале человек, заслуживающий доверия.

— Я имею в виду русских, конечно. Там ведь есть врачи из военнопленных, вольнонаемные сестры и санитарки. Вы ведь всех знаете?

Лещевский ответил, почти не задумываясь.

— Самый порядочный там, на мой взгляд, Солдатенков. Михаил Иванович Солдатенков.

— Кто он? — поинтересовался Алексей.

— Терапевт. Капитан медицинской службы. Попал в плен под Могилевом.

— Адам Григорьевич, здесь дело очень серьезное.

Вы за Солдатенкова можете поручиться?

— Как за себя! — твердо ответил врач. — Мы были откровенны друг с другом. Он так же, как и я, очень мучился, что ему приходится работать на немцев. Собирался бежать к партизанам, но не знаю, удалось ли ему… Если он еще в госпитале, я могу сам пойти к нему и обо всем, что вам нужно, уговориться…

— Нет, — возразил Алексей. — Вам в город идти нельзя. Мы найдем другой способ связаться с Солдатенковым.

Когда Лещевский уже был у выхода из землянки, Алексей все же не удержался и, улыбнувшись, спросил:

— Ну, как прошла операция? Руки не дрожат?

Лещевский с трудом раздвинул в улыбке разбитые губы.

— Уже донесли? Ну да ладно, от вас все равно ничего не утаишь… Так вот, прошла успешно… И руки не дрожат!

Поговорить с Солдатенковым поручили Шерстневу.

Когда Тимофей сообщил, что врач обещал свое содействие, Алексей передал "полицаю" еще одно задание: во что бы то ни стало добыть фотографию лежавшего в госпитале курсанта. Но, естественно, сделанную еще до несчастного случая, изуродовавшего его. Задача была чрезвычайно сложная. Шерстнев ничего не обещал, в госпитале скорее всего документов обгоревшего не было. Его фотография могла быть только в секретной картотеке гестапо или абвера. Впрочем…

…Связного из города ожидали с нетерпением. Он появился в лагере морозной зимней ночью и откуда-то из-под подкладки пальто достал аккуратно завернутую в бумагу фотографию, наспех сделанную копию.

Алексей, Геннадий и Валентин склонились над снимком. С него смотрел на них человек лет тридцати, светлоглазый, русоволосый, с довольно красивым, правильным лицом. На обороте был отмечен рост, указан возраст…

После разговора в землянке со Столяровым хирург замкнулся, стал избегать товарищей. Геннадий Колос как-то вечером заглянул к Лещевскому потолковать о медицине, но тот встретил его сдержанно, даже сухо и на все вопросы отвечал односложно, так что через четверть часа Колос выскочил от врача в полнейшем недоумении.

— Что с нашим лекарем творится, не пойму, — сказал Геннадий Алексею.

— О чем ты?

— Да какой-то он чудаковатый стал. Хмурится, глаза в сторону отводит. Устал, что ли…

Алексей задумался.

— А ведь, кажется, я промашку дал, — проговорил он наконец. — Мы с тобой кое-что не учли, Геннадий.

— Что именно?

— Того, что Лещевский — человек тонкий, чрезвычайно восприимчивый и легкоранимый.

— Он обиделся на что-нибудь?

— Думаю, так. И, пожалуй, он по-своему прав.

— В чем же прав-то?

— Как ты думаешь?

— Ну, сдали нервы, переутомление…

— Может быть, но не только.

— Что ж тогда?

— А ты вспомни. Мы у него насчет Солдатенкова все узнали? Узнали. Зачем? Ясно, что нс для врачебной консультации. К тому же просили Адама Григорьевича послать этому врачу с нашим человеком письмецо. Нетрудно догадаться, что мы что-то затеваем… А ему — ни слова…

— Он решил, что мы ему не доверяем?

— Вот именно. Ты его пойми: ведь он работал у немцев, а в отряде недавно. Готовится какая-то операция, ее держат от него в тайне.

— А ведь, черт побери, ты, наверное, прав, — засмеялся Геннадий. Давай проверим.

Они пошли в землянку к Лещевскому. Тот хмуро сидел на койке, холодно ответил на приветствие.

Алексей поинтересовался, как врач себя чувствует.

Адам Григорьевич пожал плечами.

— Что мне делается, старику? — Исподлобья оглядывая своих собеседников, догадывался, что зашли они не за тем только, чтобы осведомиться о здоровье.

— Вот что, Адам Григорьевич, — сказал Алексей после неловкой паузы, мы решили поговорить с вами откровенно. Не возражаете?

— Только этого и жду, — буркнул тот.

— Прекрасно. Вы вроде бы чем-то недовольны, ходите расстроенный… Я не ошибся?

Лещевский пристально посмотрел на Столярова.

— Вы догадливы…

— Тогда выкладывайте, в чем дело.

Адам Григорьевич на мгновение замялся, а потом заговорил тихо, низко опустив голову:

— Не знаю, как вам сказать. Ну да ладно…

Хирург помолчал, поглядел куда-то вбок, потом заговорил снова:

— Все это время я взвешивал наши отношения… ну, дружбу, что ли… С того дня, как мы встретились с вами в госпитале… Перебирал день за днем. Думаю, может, я поступил как-то не так, где-то в чем-то промахнулся…