Хотя лицо избитого трудно было рассмотреть, Ворчук знал, что этому "важному преступнику" — так называло его тюремное начальство — всего лишь двадцать пять лет.

Ворчуку стало стыдно. И на фронте и здесь, в тылу, его однолетки сражаются с фашистами, а он, здоровый и сильный человек, русский рабочий, боится каждого шороха, сидит затаившись и обслуживает врагов своей Родины.

И что-то перевернулось в душе Василия. Исчез страх, на смену ему пришла решимость действовать! Вот почему он совсем иначе отнесся к вторичной просьбе Ивашевой.

Софья Львовна, заметив перемену в настроении Ворчука, решила идти напролом — будь что будет! Она сказала, что долг Ворчука помочь заключенным бежать.

Ивашева назвала номера камер, которые он должен был открыть. А на следующий день к нему на квартиру пришел его знакомый Петр Головин, работавший у фашистов в оружейных мастерских. Ворчук и раньше догадывался, что Петр связан с подпольщиками, и поэтому старательно его избегал. На этот раз он пустил Головина в свою комнату. А тот принес ему два браунинга и несколько магазинов к ним.

Они заперлись, и Головин подробно объяснил Ворчуку, что последний должен был сделать…

Вечером в сочельник Ворчук появился в тюрьме, как обычно, с маленьким фанерным чемоданчиком, в котором лежали молоток, набор гаечных ключей и плоскогубцы, — нехитрый набор инструментов, слесаря-водопроводчика. Только на этот раз под инструментами были спрятаны тщательно обернутые засаленной ветошью два пистолета. Из карманов пальто выглядывали две бутылки самогонки.

— Ты куда? — остановил его у проходной полицейский.

Стараясь держаться как можно спокойней, Ворчук объяснил: наверху лопнула труба, приказано починить.

Однако, пока происходил этот разговор, слесарь заметил, что тюрьма сегодня охраняется менее тщательно: у ворот вместо сильного наряда полиции мерзло всего три человека. Все шло как по маслу: именно на это и рассчитывали подпольщики, выбрав для побега канун рождества…

В узком, слабо освещенном тюремном коридоре ударил в ноздри отвратительный запах: воняло хлорной известью, крысами и парашей. Обитые жестью дубовые двери камер были крепко, как всегда, заперты на засовы.

На мгновение у Ворчука мелькнула мысль, что задуманное освобождение арестованных неосуществимо и весь план обречен на неудачу: слишком крепки засовы, слишком высоки стены.

Но Василий поспешил отогнать эту мысль и вошел в дежурку.

За деревянным столом сидели трое охранников. Они уже были навеселе: распаренные лица, расстегнутые вороты мундиров, глаза выжидательно уставились на вошедшего. На столе бутылки, открытые банки консервов, на плите шипящая сковородка — жарится яичница.

Собрав все свои познания в немецком языке — а он поднаторел в нем и в лагере, и на службе в комендатуре, — Ворчук поздравил тюремщиков с праздником и пожелал веселого рождества.

Он спокойно раскрыл сундучок и проверил, все ли на месте: молоток, ключи, плоскогубцы, — и объяснил, что наверху лопнула труба.

Захмелевшие фашисты не проявили к нему особого интереса — этого слесаря они здесь видели часто и привыкли к нему.

Наверху, в комнате полицаев, тоже шла гулянка.

Здесь Василия встретили более гостеприимно, поскольку оба полицейских были еще не настолько пьяны, чтобы не заметить торчавших у слесаря из карманов бутылок с самогоном.

Ворчука усадили за стол.

— Выпей с нами, парень! — предложил один из охранников.

— Спасибо, — ответил Ворчук. — У меня у самого есть. Собираюсь вот, кончив работу, пойти к одной девочке…

— К черту девочку — с нами веселей! — заорал один из полицейских. Давай сюда твою водку!

Боясь вызвать подозрение, Ворчук пил почти наравне со всеми. Но он не хмелел, видимо, сказывалось нервное напряжение.

Зато его собутыльники быстро опьянели. Вот один из них — рыжий, с бельмом на глазу — уронил голову на стол, другой принялся крутить шеей, будто стараясь отогнать от себя какое-то наваждение.

Василий незаметно раскрыл под столом чемоданчик и вынул молоток.

Когда и второй полицейский стал клевать носом, Ворчук вытащил из-под стола молоток и изо всех сил ударил по затылку сначала одного охранника, а потом другого.

Через минуту он уже отодвигал засов камеры, где находился Лещевский.

— Быстро выходите! — шепнул он в темноту.

Высокий, сутуловатый человек, пошатываясь, вышел в коридор. Он никак не мог понять, почему какой-то неизвестный сует ему в руки пистолет.