Да и время приспело. Десятилетиями никого та пандемия по большому счету не интересовала, кроме статистиков медицинских страховых компаний, подсчитывавших вероятные убытки в случае повторения подобного, эпидемиологов, вирусологов и историков медицины. Однако с конца 1990-х годов наблюдается взрывной рост внимания к пандемии «испанки» – поначалу со стороны историографов, а в последние годы и у представителей всех мыслимых и немыслимых дисциплин. Теперь событиями вековой давности живо интересуются и экономисты, и социологи, и психологи, а не только историки и эпидемиологи. Представители каждой из наук пристально рассматривают ее под собственным углом, и по совокупности их разносторонних наблюдений наше понимание случившегося претерпело значительные изменения. Слишком часто, однако, их выводы публикуются в научных журналах для специалистов узкого профиля, а в настоящей книге как раз и предпринята попытка синтезировать всю сумму накопленных знаний о пандемии испанского гриппа, соткать из множества пестрых нитей разнородных знаний полотно целостной картины разгула по миру этого зверя во всей его чудовищной красе и многоликом ужасе.

Доступная на сегодня информация характеризуется не только академическим, но и географическим разнообразием, что вполне естественно, ведь речь идет об описаниях катастрофы общемирового масштаба и значения. Большинство отчетов об испанском гриппе до сих пор фокусируются на Европе или Северной Америке, что и не удивительно, поскольку до недавнего времени только в этих регионах и проводился систематический сбор данных. В 1998 году на прошедшем в Кейптауне всемирном симпозиуме специалистов по испанскому гриппу, приуроченном к 80-й годовщине пандемии, было официально признано, что к тому времени практически ничего не было известно о том, как она протекала на огромных пространствах планеты, в частности в Южной Америке, на Ближнем и Среднем Востоке, в Советской России, Юго-Восточной Азии и материковом Китае. Но ведь ограничение ареала доступной статистики лишь Европой и Северной Америкой приводит к искажению общей картины как минимум по двум причинам. Во-первых, в двух этих высокоразвитых частях света уровни смертности были значительно ниже глобальных средних показателей, следовательно, и опыт европейцев и североамериканцев нельзя считать типичным. А во-вторых, к 1918 году и там, и там ощущались тяжелейшие последствия мировой войны, опустошившей Европу. И уж где-где, а на Европейском континенте именно война была главным событием. Во Франции война унесла в шесть раз больше жизней, чем «испанка», в Германии – в четыре раза, в Великобритании и Италии – вдвое больше. Однако на остальных континентах (за вычетом разве что Антарктиды, которую обе катастрофы никак не затронули за отсутствием народонаселения) грипп унес больше жизней, чем война. На время написания этой книги – почти через двадцать лет после саммита в Кейптауне и накануне столетней годовщины катастрофы – появилась возможность приступить к реконструкции происходившего и в тех частях света, которые до этого столь долго оставались белыми пятнами.

В данной книге взят на вооружение иной подход к изложению рассказа о гриппе – в движении от предыстории к 1918 г., от глобального к человеческому, от вируса к идее и обратно. В самой сердцевине повествования – история появления испанского гриппа, его стремительного и опустошительного шествия по планете и схождения на нет этой гибельной волны, оставившей после себя человечество кардинально преображенным. Однако повествование время от времени приостанавливается, чтобы дать нам возможность повнимательнее посмотреть, что именно разделяет, а что объединяет различные человеческие сообщества в плане восприятия и переживания реалий пандемии. В 1918 году у этнических итальянцев Нью-Йорка, эскимосов-юпиков Аляски и персов из священного города Мешхед если и было что-то общее между собой помимо принадлежности к человеческому роду, так это вирус, и в каждой местности именно культурные и прочие факторы формировали человеческие впечатления от встречи с ним. Соответственно, предлагаемая серия портретных зарисовок как раз и помогает нам отследить, как именно разворачивалась катастрофа в обществах, расположенных в различных уголках земного шара, и подчеркнуть сугубо социальную природу пандемии.

Эти портреты проливают свет на ранее покрытую кромешным мраком ситуацию в тех частях света, где 1918 год воспринимался исключительно как год страшного мора, а не как год окончания войны. Естественно, картины творившегося на местах из этих портретов складываются не исчерпывающие, а скорее мозаичные, поскольку миллионы историй так и остаются нерассказанными, отсюда и лакуны. Можно с уверенностью утверждать, что не только в Рио-де-Жанейро за спадом эпидемии последовали массовые оргии и всплеск рождаемости и не в одной лишь Одессе практиковались архаичные религиозные ритуалы с целью отвести от себя гнев божий. Не одни лишь индусы на время пошли на нарушение строгих социальных границ между кастовыми сословиями ради взаимопомощи, и не только в Южной Африке люди с одним цветом кожи возлагали всю вину за бедствие на людей с другим цветом кожи. Епископы римско-католической церкви, возможно, и тратили силы зря, пытаясь сдержать распространение заразы по всей Испании молитвами, зато миссионеры-католики зачастую оказывались единственными, кто способен был принести хоть какое-то облегчение жителям удаленных сельских районов материкового Китая. На все эти и другие случаи, однако, распространяется единственная непременная оговорка: в роли рассказчиков всякий раз выступают европейцы.

История испанского гриппа рассказана в частях второй–шестой этой книги. Но она встроена в канву более долгой истории сосуществования человека и гриппа, где рассказано о том, какую совместную эволюцию они претерпели за 12 000 лет. Соответственно, часть первая, «Крепость без стен», повествует об истории всевозможных эпидемий с античных времен вплоть до 1918 года, а часть седьмая, «Мир после гриппа», посвящена исследованию последствий пандемии испанского гриппа, которые можно наблюдать и по сегодняшний день. Поскольку человек и грипп так и продолжают эволюционировать в неразрывной связи друг с другом, часть восьмая, «Наследие рядового Роско», заглядывает в будущее и рассматривает перспективы человечества в будущих сражениях с неизбежными пандемиями гриппа, потенциальные новые средства борьбы с вирусом и проблемы, которые могут стать нашей ахиллесовой пятой. Совокупность этих рассказов воссоздает исчерпывающую биографию гриппа как неотвязного спутника человека, равно как и историю человечества, бусинами событий нанизанную на le fil conducteur [10] гриппа. В послесловии затронуты вопросы специфики общечеловеческой памяти: почему после столь глубокого потрясения, пережитого человечеством всего-то столетие назад, мы не без основания называем эпидемию «испанки» «давно забытой»?

Часто говорят, что Первая мировая война убила романтическую веру в научно-технический прогресс… Ну а как иначе-то было расценивать достижения прикладной науки, оказавшей всемерное содействие налаживанию промышленного производства смертоносного оружия всех мыслимых видов и не сподобившейся сделать хоть что-то для предотвращения еще более смертоносной пандемии испанского гриппа? Грипп разрушил и по-новому слепил из останков человеческие популяции куда радикальнее, чем что-либо еще со времен «Черного мора». Он повлиял на ход Первой мировой войны и, не исключено, внес свою лепту в развязывание Второй. Индию грипп приблизил к обретению независимости, Южную Африку толкнул на путь апартеида, а Швейцарию поставил на грань гражданской войны. Он вывел на авансцену истории человечества общедоступное здравоохранение и нетрадиционную медицину, любовь к свежему воздуху и занятиям спортом, и он же, как минимум отчасти, повинен в одержимости художников XX века исследованием мириад мыслимых и немыслимых путей, ведущих человека к гибели, в том числе и через саморазрушение. «Не исключено» и «вероятно» – неотъемлемые присказки ко всему, что связано с обсуждением пандемии «испанки» 1918 года, поскольку тогда попросту не существовало достоверных методов диагностики гриппа, а значит, мы, строго говоря, даже не имеем права утверждать что это был именно грипп, как не можем быть на 100 % уверены и в том, что «Черный мор» в XIV веке был вызван именно возбудителем бубонной (или, как вариант, легочной) чумы. Что неоспоримо, так это огромный вклад пандемии 1918 года в ускорение темпов изменений, пришедшихся на первую половину XX века и формирование облика современного мира. Если все вышесказанное истинно, то как мы вообще дошли до того, что по-прежнему продолжаем взирать на пандемию «испанки» как на примечание мелким шрифтом к истории Второй мировой войны? У нас что, действительно память отшибло? Теренс Рейнджер, кстати, именно так и считал, но, доживи он до наших дней, возможно, и воздержался бы от повторения столь категоричного заявления. Если так, то спасибо за это следует сказать всем тем, кто в последнее время занялся обширными и всесторонними исследованиями вопроса в масштабах планеты. Об испанском гриппе больше нельзя говорить без учета веского мнения ученых всех профилей, включая историков, естественников, гуманитариев и социологов. Наука теперь рассказывает нам всю сказку от начала и до порога, отделяющего прошлое от будущего, перепахав просторы предыстории, казавшиеся пустошью, а обернувшиеся сокровищницами незримых письмен, расшифровка которых дает золотые горы понимания не только событий 1918 года, но и многого из того, что случилось впоследствии. Историки делают все возможное, чтобы хоть как-то прочесть скрижали прошлого, а ученые заняты тем, чтобы пролить на них свет с точки зрения современных представлений. Пройдет еще сто лет, и естественно-научный и исторический подходы к познанию к тому времени сами по себе преобразятся настолько, что, возможно, даже появится и такая дисциплина, как «научная историология», где гипотезы относительно прошлого будут проверяться на достоверность посредством компьютерного моделирования с использованием банков данных исторических событий [11] . Такого рода подход, вероятно, произведет настоящую революцию в понимании нами столь сложных и многогранных явлений, как пандемии. А пока математические методы исторических исследований пребывают в зародышевом состоянии, мы можем быть уверены лишь в одном непреложном факте: к двухсотлетию пандемии 1918 года историки непременно найдут, чем заполнить множество пробелов в наших знаниях о хронологии развития событий, а ученые с еще большим блеском научатся проливать свет на причины того, что разрыли историки.

Маски для защиты от гриппа. Дорожный «полицейский» в марлевой маске, Нью-Йорк (Национальный архив США).

В 412 году до н. э., перед самым зимним солнцестоянием, жителей древнегреческого города-порта Перинфа, расположенного на северном побережье Мраморного моря, начал душить кашель. Жаловались перинфяне и на другие болезненные симптомы – боль в горле и трудности с глотанием, насморк, ломоту в суставах, отнимающиеся ноги, потерю ночного зрения. Пользовал же там больных сам Гиппократ, который и оставил потомкам подробное описание вышеперечисленных симптомов «перинфского кашля», ставшее первым в Европе документальным свидетельством эпидемии острого воспалительного заболевания, скорее всего, вирусной природы, не исключено, что и гриппа.

Всего лишь «не исключено» по той причине, что некоторые симптомы для гриппа нетипичны, в частности, потеря способности видеть в густых сумерках и паралич конечностей. Их присутствие в описании клинической картины озадачивало историков медицины, пока они не поняли, что все дело в иной, нежели современная, трактовке Гиппократом самого понятия «эпидемия». На самом деле именно Гиппократ первым начал употреблять существительное , которое производится от прилагательного (в буквальном переводе «принародный»), в качестве медицинского термина. До него «эпидемией» называли все, что охватывает страну или распространяется по ней, – от густого тумана до гражданской войны. Гиппократ же окрестил «эпидемией» именно массовую заболеваемость, а саму болезнь описывал уже сообразно такой трактовке, без разбора включая в общий ряд все симптомы и патологии, какие только наблюдались среди местных жителей.