– Ну и что мне теперь после этого делать?
– поинтересовалась я, с трудом переводя дыхание.

– Даже страшно подумать.

– Страшно? Правда?

– Вру, - усмехнулся он.
– Не страшно. Очень даже интересно. Подумал. И что теперь делать мне?

Снова захотелось сказать: приезжай, прямо сейчас.

– Прости, Лен, Ксю зовет зачем-то. И вот как я пойду к ребенку в таком неприличном виде? Надо срочно вспомнить что-то из сопромата. Или сортамент двутавровых балок. Слушай, завтра днем у меня будет сумасшедший дом, потом Ксю собирать. Позвоню вечером попозже, ладно? Все, целую. Очень непристойно. и жду вторника.

– Я тоже.

Кокер запел дальше с того места, на котором остановился. Убрав телефон, я нырнула и оставалась под водой, пока уже не могла терпеть. Чтобы потом жадно вдыхать воздух - как будто в последний раз. По воде плыла зеленая муть маски.

Три недели и три дня.

Разве недостаточно, чтобы влюбиться по уши?

[1] (англ.) «Сердце превыше разума...» - первая строка песни Джо Кокера «My Father's Son»

Кирилл

Я словно оказался в центре равностороннего треугольника. Ксю, Лена и работа. Как бы порваться на много маленьких медвежат?

Когда мама забирала Ксю в Краснодар, это было обычное фоновое беспокойство. Не более того, которое я испытывал каждый божий день. Хотя и с поправкой: случись что, я добрался бы туда часов через пять при самом лучшем раскладе. Но вот эти поездки с Лидой каждый раз выпивали у меня столько крови...

История с градусником не выходила из головы. Когда вообще все это началось?

Если подумать, то почти сразу после Ксюхиного рождения. Я был на работе, Ксю с няней, а Лида с подружками. И дружками. Дальше - больше. Пьянки и гулянки не прекращались, скандалы тоже. Я поставил вопрос ребром: или она угомонится, или мы разводимся. По -хорошему, это надо было сделать намного раньше, как только стало ясно, что мои расчеты на нормальную семью оказались в корне неверными. Но я попал в обычную ловушку ненормальных папаш, обожающих своих чад и не желающих видеть их по расписанию.

На какое-то время Лида присмирела, потом все началось сначала. Терпение лопнуло, и я нашел старого и мудрого, как змий, юриста Соломона Моисеевича. Денег он отожрал немерено, но с задачей справился. В общей сложности суды продолжались месяцев десять, и Ксю осталась со мной.

Договориться о встречах миром не удалось. Понадобилось еще два месяца судебных боданий, пока не пришли к соглашению. Разумеется, в глазах широкой общественности я остался мерзавцем и подонком, но меня это нисколько не трогало. Ксю, которая с рождения мать видела реже, чем няню и отца, на ее исчезновение из нашей жизни и периодические появления почти не отреагировала. Только поинтересовалась, почему мама больше не живет с нами. Ответ, что иногда людям больше не хочется жить вместе, вполне ее удовлетворил.

Сначала Лида приезжала к нам: мы тогда только переехали в новый дом. Но это не устраивало ее и действовало на нервы мне. Поскольку она вроде как взялась за ум и даже собиралась замуж, я - после долгих колебаний - разрешил ей забирать Ксю к себе. Всего-то два дня в месяц и летние две недели.

И, вроде, все было ничего, но за последний год вдруг резко пошло в разнос. Лида жаловалась на Ксю, та жаловалась на Лиду и ныла, что не хочет к ней ездить. Мои разговоры с Лидой заканчивались ее воплями. Из Ксю удавалось выжать только то, что мать выносит ей мозг и говорит гадости обо мне. Я просил ее потерпеть, но история с градусником стала поворотной точкой. Для меня. Причем не сразу, а через несколько дней. Я все думал об этом, думал, пока на поверхность не всплыл простой до визга вопрос.

А собственно, почему Ксю должна это терпеть? Ради чего?

Соломон Моисеевич уже умер, но я порылся в интернете и выяснил, что если один из родителей настраивает ребенка против другого, это может стать достаточным поводом для ограничения в общении. А то и для запрета. Вот только доказать это непросто. Ну что ж, если надо...

После того как Дарьялов прислал мне наброски договора, прошла почти неделя. Уже отправив ему несколько своих замечаний и предложений, я еще сто раз перечитал каждую строчку, пересчитал все цифры. Не говорил, разумеется, никому ничего. Даже Любе и Игорю. Запороть этот проект, пусть по мелочи, означало профессиональную смерть. Вытянуть - прыжок на новый уровень. Но по всему выходило, что должны справиться.

Он позвонил в воскресенье и сказал, что будет у меня в офисе во вторник утром. День обещал быть просто чумовым. По всем углам треугольника.

Поставив подпись на договоре, я почувствовал себя так, как будто провел несколько раундов на ринге боев без правил. А ведь все еще только начиналось. Люба молча улыбалась: ну ты, Ковалев, и конспиратор. Юрист Костя, которого я позвал чисто для проформы, не скрывал досады, как будто я отобрал у него конфету.

– Скажите, Петр Евгеньевич...
– когда мы остались вдвоем, я налил ему коньяку, а сам не стал: через час уже надо было ехать за Ксю и везти ее в аэропорт.