–Что это? – но увидев её глаза, я понял, что она что? Правильно, понятия не имеет.

Я открыл блокнот на первой попавшейся странице где-то на середине. Пробежав глазами по исписанным некрупным ровным почерком страницам, я выхватил один абзац и прочёл его про себя.

«Слова! А что они вообще значат? Это же просто слова! Мы ведь можем говорить всё, что пожелаем. Я могу сказать «Я завтра отправляюсь в Перт», и это не значит, что я должен это сделать. Поехать куда-то. Вот глупости. Я ненавижу играть на флейте. Нет, я очень люблю играть на флейте. Чёрт побери, я вообще не умею играть на флейте! Всё смешно очень»

Я снова поднял глаза на Анжелу.

–Тебе не интересно посмотреть? – спросил я, но в глубине души я почему-то ужасно хотел, чтобы она сказала нет.

И она сказала, равнодушно пожав плечами. Что это? Может, Стас писал книгу? А, может, уже написал? Я боролся с болезненным любопытством, что такое написано в этом талмуде. Боролся. И проиграл.

–Могу ли я взять это и изучить? – спросил я, едва сдерживая возбуждение. – Вдруг это что-то важное.

–Как хочешь, – был её ответ.

Мне с трудом хватило сил довести до ума порядок в комнате, мои торопливые и сделавшиеся неловкими движения выдавали мою спешку. Впрочем, Анжела этого не заметила. Закончили мы ближе к десяти вечера. Я был голоден, ужасно хотел курить, но все эти желания были ничем по сравнению с желанием заглянуть в рукопись. Скорее всего, это действительно роман. Конечно же, я верну его Анжеле. Но сперва прочту сам. Я чувствовал, что моё желание чересчур навязчивое и неоправданное. По сути, я не имею права так поступать. Нельзя просто так взять и забрать из чужого дома понравившуюся вещь. Хотя Анжела была не против. Да, Боже ты мой, она не была бы против, даже если я предложил бы ей забрать у неё этот чёртов шкаф и отправить его нуждающимся в Нигерию. И ведь это тоже очень странно. В смысле, Анжела и её поведение, а не нужда нигерийцев в шкафе. Но, с другой стороны, она неплохо держится для человека, потерявшего близкого. Может быть, у неё сейчас шок. Я читал, что люди, похоронившие кого-то, могут некоторое время не воспринимать случившееся, так как это сильнейший стресс, и жить в каком-то анабиозе, заторможенные и отстранённые. В таких размышлениях я добрался до своего дома. Открыл ключом дверь и едва сдержал желание выругаться. Дома была Вера. У меня дома. Без приглашения и договорённости. Она просто взяла и пришла в мой дом. Открыла моим запасным ключом дверь и зашла. Она готовила ужин. Услышав, как щёлкнул замок, она вышла в коридор.

–Привет! – радостно улыбнулась она. На ней был фартук. Где она только его взяла. Неужели принесла с собой?

Я попытался изобразить улыбку, но плохо у меня это получилось, надо признать. И Вера это заметила.

–Я не вовремя? – в голосе зазвучали нотки отчаяния.

–Нет, что ты, – спохватился я, хотя поздно уже было спохватываться, – просто я помогал коллеге.

Вера молча смотрела на меня. Я должен был оправдаться за свой холодный приём.

–У не.. у него умерла жена на днях, я помогал ему разбирать вещи. Ведь самому это очень сложно делать.

Я почти не соврал. И это помогло. Лицо Веры смягчилось.

–Это очень печально. Мне жаль твоего коллегу. А ты молодец, – сказала она, погладив меня по щеке, – пойдём я тебя покормлю, а потом сделаю горячую ванну.

Я уже не хотел есть, я не хотел эту дурацкую ванну, я хотел только одного, чтобы меня оставили в покое и дали побыть наедине с загадочным романом в блокноте. Но сказать Вере об этом я не мог, она бы ни за что не поняла и сильно обиделась.

–Слушай, – сказал я, когда мы сели за стол, – оставь мне свой ключ от моей квартиры. Я не могу найти один из своих, и мне кажется, что я потерял его. Я поменяю замок и дам тебе новый.

Сейчас я соврал. Это моя территория, нельзя появляться без приглашения. Пока мы ужинали запечённым цыплёнком, я был сплошное напряжение. От ванны я ловко отвертелся, сославшись на давление, но присутствовало серьёзное переживание, что Вера решит остаться на ночь. Но, к счастью, этого не произошло. Ей нужно было рано на работу, а я, изобразив грусть-печаль, быстренько выпроводил её.

***

Наконец оставшись наедине со столь мучавшим моё воображение толстым блокнотом, затянув в лёгкие горьковатый дым, я смог спокойно обдумать свой поступок. Пользуясь уязвимым положением недавно овдовевшей женщины, я утащил из её дома некую рукописную работу, чем бы она по итогу не оказалась. Может, это вообще личный дневник её покойного мужа или сборник понравившихся цитат (я вёл такой в юности), или действительно настоящая рукопись несостоявшегося писателя? А вдруг состоявшегося? Что если Стас всё это время был писателем. Писал под псевдонимом, что даже его жена не знала об этом. Я заставил себя перестать об этом думать, слишком уж это напоминало вспышку больной фантазии. Но если в порядке бреда? Так, стоп. И я принял единственное верное решение в сложившейся ситуации. Я набрал номер Анжелы.

–Алло, – услышал её тихий далёкий голос в трубке, – я слушаю.

–Анжела, это я.

–А, привет. Ты что-нибудь забыл?

–Нет. Но это важно. Помнишь, я взял у тебя блокнот с тетрадью.

–Да.

–Я точно могу его прочитать? Может, там что-то личное твоей семьи.

–Моей семьи больше нет. Если тебе хочется, прочти. Или выбрось. Мне всё равно.

И она повесила трубку.

В целом этого мне было вполне достаточно. Я наконец-то мог погрузиться в загадочную рукопись, боясь лишь одного, что это окажется чем-то неинтересным, например, личным дневником ОКРщика, тщательно расписывающего свой день. Я решил начать с блокнота. Отложив тетрадь в сторону, я открыл его.

«В некоторых первобытных племенах нравы отличались определённой долей жестокости в пределах разумной защиты. В племенах, живших, например, на другой части материка, жестокость как таковая могла отсутствовать совсем, и того, кто проявлял агрессию, могли даже изгнать из племени, что, впрочем, было равносильно смерти. Но существовали, а, может, и существуют, племена с другими менталитетом и обычаями. И вот среди таких дикарей насилие и убийства были совершенно обыденными событиями. Знаете, способность убить была даже возведена в область некого искусства. Ведь не так-то просто убить кого-то там, где все это умеют и всегда к этому готовы. И что же они предпринимали? А вот что. Если один захочет убить другого, он сблизиться с ним, войдёт в его дом и в его доверие. Будет есть с ним одну еду, пить одну воду. Будет делить с ним все тяготы. Будет отдыхать и работать рядом с ним. Это может длиться месяцами, иногда годами. Он назовёт его другом и будет ждать подходящего момента. Вот что он сделает. И скажите на милость, не великолепно ли это? Посвятить свою никчёмную жизнь этой потрясающей игре?»

Интересная мысль, подумал я. К чему это? Моё желание читать дальше только усилилось. Было похоже на то, что я оказался прав, и это действительно рукописная, вероятно, художественная работа. Однако пока не очень понятно, о чём. Но исправить это было совсем несложно, и мои глаза снова побежали по ровным строчкам с красивыми завитушками у букв «в» и «з».

«Наверно, это удивительный опыт – прожить жизнь, в которой смех и улыбка строго запрещены, а угрюмость возведена в добродетель. Знаете, на что похожа такая жизнь? На поле бесконечной баталии реализуется гоббсовское истинное предназначение всех человеческих существ. И каждый стремится отнять у каждого любую радость жизни. Какой бы это был впечатляющий мир. Я бы, пожалуй, пожил в таком. Но не слишком долго»