– Арсений Яковлевич, я больше не могу так пить. Я же боевой офицер. Я нещадно рубил турок в Тавриде. А здесь приходится притворяться пьяницей и гулякой. До коле это может продолжаться?

– Терпи Никита, терпи! У нас с тобой не менее важное задание, чем битва с турками. Я чувствую, что здесь творится неладное. А наше с тобой дело отвлечь внимание. Дать время главному в нашей троице разобраться в этой чертовщине. Светлейший, ясно сказал, напустить мути. Чтобы все думали, что мы единственные дознаватели этого дела.

Лёжа на диване в турецком расписном халате, с бутылкой шампанского в руках, отвечал ему Столешников,

– Кстати, брось ты эту ерунду. Не поможет. Возвращайся к жизни тем, отчего и заболел.

Поручик отставил рассол, посмотрел на коллегу и взяв бутылку шампанского в несколько подходов полностью осушил её до дна.

– Вот это по-нашему!

Одобрил его действия чиновник.

– Простите меня Арсений Яковлевич за короткое проявление слабости. Сколько вас знаю, не престаю удивляться. Вы, дворянин, отмеченный не раз матушкой императрицей и Светлейшим Князем. За вашими плечами столько тайных дел. Без коих Россия не была бы столь могущественной страной. Можете вот так просто лежать на диване с бутылкой шампанского в руках. Как вам это удаётся?

Возвращаясь к жизни от выпитого спиртного, поинтересовался военный.

– Потому что даже от этого дивана, на котором я сейчас небрежно валяюсь и бутылки шампанского, которое ты, мой друг, только что выпил, возможно, зависит исход всего начатого нами дела. Подумай об этом. И тебе легче будет переносить утренние боли от этого пойла. Кстати, дрянь, а не шампанское. Согласитесь, мой друг?

Спокойно произнёс Столешников.

– Да спиртное в этом городе оставляет желать лучшего. По окончании дела, я не забуду поинтересоваться у градоначальника, где он его берёт?

Согласился с ним поручик.

– Вот это ты правильно подметил. Не забудь спросить его об этом.

– Александр Григорьевич, позвольте ещё один вопрос.

Никита Петрович сел на кресло у стола и вновь посмотрел на коллегу;

– Я тебя внимательно слушаю, мой друг!

Отозвался тот.

– Как вы думаете, все пропавшие как то связаны между собой?

– А вот это сейчас и выясняет Кузьма Арсеньевич! И в то, что он найдёт ответ на это, я нисколько не сомневаюсь. Этот человек очень дотошный. Я знаю его ещё по Константинополю!

Приподнявшись с дивана, ответил лысый служитель закона из Петербурга.

– Ну что ж, тогда зовём Евграфьева? Пусть раскошеливается на хороший обед. У меня просыпается аппетит.

Заключил поручик.

– Зови, мой друг! Я тоже не прочь отобедать!

Согласился Арсений Яковлевич.

Ноги в старых рваных онучах примерзали к земле, а холод, мелкой дрожью и ознобом пробирал всё тело, вырываясь в окружающий мир звонким стуком молодых и крепких зубов. Никанор, не замечая куропаток, совсем близко подбежавших к порогу, в надежде разыскать что-то съедобное, справил нужду, и рывком открыв скрипучую дверь, вернулся в избу. Затхлый запах квашеной капусты, смешанный с дымом горящих дров в печи ударил в нос, отчего в пустом животе молодого человека заурчало. И тот, поёжившись, и отогревшись после холода, поборов в себе последние позывы совести осторожно, чтобы не разбудить спящих на лавках у стен братьев, подошёл к деревянной бочке и приподняв тяжёлую крышку на ней, щепотью достал капусты. А за тем, быстро швырнул её в рот. Она предательски заскрипела на зубах, но никто не услышал этого. И Никанор, как ни в чём не бывало, шмыгнул к своему месту в келье и нырнул под старую овчину, надеясь ещё поспать до утренней молитвы. Но лишь он дожевал капусту и сомкнул веки, как послышался звук с колокольни и вся братия, кряхтя и охая, заворочалась, просыпаясь. Надо было вставать и ему, как вдруг с входа раздался громкий скрипучий голос;

– Кто, жрал капусту? Крышка не на месте.

В избе сразу же, вновь, притихли.

– Кто надысь бегал до ветру?

Прозвучал новый вопрос и Никанор, понимая безысходность своего положения и неотвратимость наказания, тихо прошипел со своего места;

– Это я брат! Бес попутал, прости меня.

Монах, стоявший у бочки с капустой, ни чего не сказал. Лишь подойдя вплотную к послушнику, сквозь зубы промычал;

– А вот это ты скажешь отцу Лазарю после молитвы.

Затем, повязав онучи, надев лапти и накинув старый овчинный тулуп, вышел из кельи, хлопнув за собой дверь. Вся братия, состоявшая здесь из четырех монахов, поспешила за ним. Последним из избы вышел Никанор. Повесив голову и думая о наказании, которое его ждёт, он, утопая по колено в снегу, медленно направился в сторону деревянной церкви, расположившейся в центре скита между старыми берёзами на небольшой возвышенности.

– До коле это будет продолжаться?

Гневно рассматривая опущенную лохматую голову отрока, стоящего перед ним на коленях спрашивал строгим голосом отец Лазарь. Старческий голос надрывно брал верхние нотки, а седая борода подёргивалась в такт вопросам.

– Бог милостив к тому, кто послушен и верен ему всегда и во всём.

– Что же я вижу! То ты, во время молитвы спишь, то чрево набиваешь своё непотребно, то мыслями греховными сбиваешь с истинного пути братьев. Разве не тебя я умирающего и израненного лихими людьми у дороги нашёл и выходил. Я не спрашивал и не спрашиваю тебя кто ты? Еже ли ты не помнишь ничего, на то воля божья. Не ты ли сам напросился в послушники? Разве я обязывал тебя к этому?

– Нет, отче! Я сам умолял тебя об этом! И сейчас прошу, прости меня.

Чуть слышно произнёс молодой человек. А старец, тем временем продолжал;

– Не меня ты должен просить о прощении, а бога нашего. Лишь он вправе прощать или наказывать. Поэтому придётся три дня тебе выпрашивать прощения у него без еды, лишь губы водой смочить можешь, дабы слышал господь слова твои. Ступай!

– Спасибо отче!

Снова прошептал послушник и поднявшись с колен, попятился к выходу, дабы исполнить волю старца.