Помню, как в школе сидящий за мной мальчишка обрызгал чернилами мой новый костюм и, конечно, меня тоже. Долго не раздумывая, я засадил ему в руку восемьдесят шестое перо моей ручки. Больше я с этим парнишкой не встречался, но дома убедить родителей в своей невиновности не смог и получил, как выразилась мать, по заслугам.

Прошёл год. Всё яснее стали разговоры о приближающейся войне. Немцы оккупировали почти всю Европу. В апреле 1941 года отец решил отправить нас в Киев. Совсем недолго нам довелось побыть там, ибо 22 июня в четыре часа утра раздалась первая воздушная тревога. В этот злополучный день немцы бомбили киевский речной порт. В этот же день погиб Женя Горбачёв, наш сосед, парень, которому исполнилось всего восемнадцать лет; и этот первый день его призыва стал для него последним днём жизни. Он погиб, но в памяти моей навсегда запечатлелся образ этого замечательного парня, у которого многому можно было поучиться, и я всегда старался ему подражать.

Тревоги с каждым днём учащались, а вместе с ними стали учащаться и взрывы падающих бомб. Город превратился в полигон, а жизнь в городе стала очень и очень тревожной.

В один из таких тревожных дней выступил Молотов, заявив о внезапном нападении Германии, именно той самой Германии, с которой наш вождь Иосиф Сталин так подружился и договорился о разделе Польши. И вот эта Германия в один день превратилась в фашистскую, нацистскую и агрессивную. Суматоха и паника охватили жителей Киева. Никто не видел иного выхода из создавшегося положения, кроме как собрать самое необходимое и бежать.

У парадных подъездов стали дежурить жильцы с противогазами на случай химической тревоги. В одно из таких дежурств моя мать увидела подозрительного проходившего мимо инвалида, костыли которого были сделаны из ножек стула. Мать оставила меня дежурить, а сама отправилась проследить за ним. Арестовали его пожарники. Он оказался диверсантом. Забрасывали таких десантом очень и очень много в разных концах города и его окраин. Помню, как высадился десант в Голосеевском лесу. Вылавливать десантников отправили милицию и всех, кто владел оружием. Были раненые, но выловили всех.

Помню наш побег из родного города. Это случилось экспромтом 18 августа 1941 года. К нам прибежал младший брат отца Гриша, который работал при клубе НКВД тренером по стрельбе, и сообщил, что есть машина, которая отвезёт членов семей органов внутренних дел в Харьков. Собрав самое необходимое, мы с сестрой и матерью, стоя в кузове грузовика ЗИС-5, уехали в Харьков. Мы бросили всё, что было нажито годами, и единственным нашим желанием было убежать подальше от надвигающейся катастрофы. Отец в это время находился в армии, поспешив призваться добровольно.

К счастью, в Харькове нам было где остановиться. Нас ждали тётя Соня и дядя Гриша. Я никогда не называл мамину старшую сестру тётей, а её мужа – дядей. Их обращался к ним на «ты», ибо они были для нас намного больше, чем родными. Пятисоткилометровый путь нам пришлось преодолеть под бомбёжками и налётами немецких самолётов. Недалеко от Харькова при очередном налёте я выпрыгнул из машины и, неудачно приземлившись, сломал руку. Пришлось терпеть сильные боли. Меня завезли в госпиталь, переполненный ранеными солдатами, гражданскими и детьми. После проверки врачей мою руку уложили в гипс. Через неделю меня выписали домой. Не забуду соседа по палате – малыша четырёх-пяти лет без ножки. Красивый, но беспомощный, он вызвал к себе мою любовь и симпатию. Я ухаживал за ним, уделяя ему много времени и внимания, стараясь хоть и временно, но заменить ему погибших родителей. Мать с сестрой проживали у родственников и довольно часто навещали меня. Помню бомбёжки Харькова, помню воющие сирены воздушной тревоги, помню тёмные и душные бомбоубежища, наполненные испуганными людьми.

Будучи очень любопытным, во время налётов я взбирался на крышу нашего дома и с удовольствием наблюдал то ли за воздушным боем, то ли за стрельбой противовоздушной обороны по самолётам противника. Я запросто определял по звукам моторов марки немецких самолётов. Однажды повреждённый «Мессершмитт-109» упал у входа в центральный парк. Я чётко видел, как он падал, и поспешил с мальчишками к месту падения. Мы были первыми, кто приблизился к разбитому самолёту. Раненый лётчик вылез из кабины, удалился немного и упал в двадцати-тридцати метрах от воздушной машины. Стали сбегаться люди. Кто-то подобрал немца и увлёк к машине. Это был первый немец, которого я увидел и запомнил на всю жизнь. Он был окровавлен, но мне было совершенно не жаль его. Злость руководила мной, а не жалость.

Призвался в армию и Гриша. О его призыве мы узнали от Поли – единственной сестры в семействе Сегалов. Отец отыскал нас. Приехал грязный на телеге. Он рассказал нам о предстоящем окружении харьковской группировки советских войск, о массовом дезертирстве и расправах с дезертирами. Гибли сотни тысяч людей. Отец срочно собрал нас всех и отправил к погрузке на специально выделенный эшелон для эвакуации в глубокий тыл семей военнослужащих офицерского состава. Нам предстояло посетить Казахстан, а точнее, город Кустанай в северной части республики.

Помню прощание с отцом в траншее на Холодной горе. Он дал нам десять пачек махорки и сказал, что это поможет нам в дороге. Минуты грусти расставания, плач, крепкие объятия, и вот мы в вагоне на нарах с толстым слоем уложенной соломы. В центре вагона – металлическая печь-буржуйка. На крышах вагонов – пулемёты на случай воздушного нападения. Мы себе даже не представляли, что нам предстоит пережить, сколько страха испытать и сколько ужаса увидеть. Немцы были беспощадны. Частые тревоги и налёты. В эти минуты мы оставляем вагон и быстро убегаем в любое место, которое могло стать защитой от пуль и осколков падающих бомб. Ни дети, ни женщины, ничто и никто не могли остановить нацистов от безжалостного истребления людей.