Перед Купянском немцы разбомбили эшелон с мирными гражданами. Вывороченные рельсы, перевёрнутые вагоны, трупы женщин и детей, отдельные части тела: руки, ноги, головы. Мы помогали, чем могли, в поисках живых, но, к сожалению, таких было мало. Шесть часов мы ждали, пока очистят и отремонтируют железнодорожное полотно. Эти часы были каторгой, ибо каждая минута могла стать для нас такой же трагичной.

Я помню, как мы целый месяц продвигались на восток, и чем дальше мы удалялись от западных границ, тем больше испытывали нехватку нормальных человеческих условий. Отсутствие возможности выкупаться, освежить тело создало благоприятные условия для насекомых. Да-да, завелись вши, от которых избавиться было просто невозможно.

Помню остановки на узловых станциях, очереди за кипятком. На одной из станций мать не успела на отъезжающий поезд. Мы очень волновались, хотя старший солдат успокаивал нас, утверждая, что мать догонит нас. И она действительно догнала наш эшелон. Её посадили на проходящий пассажирский поезд. Опять мы вместе. Тётя Соня ехала в другом вагоне, и видеться с ней нам приходилось только на больших остановках. Питанием нашим были чёрные сухари и свиное сало. Чаем служил кипяток без заварки, но с кусочком рафинированного сахара. Буржуйка топилась практически круглые сутки, отдавая тепло людям. Около месяца мы добирались до Кустаная. С муками, но добрались.

Сильный мороз прихватывал уши. Мы прощались с солдатами, сопровождавшими нас и ставшими нам почти родными. Никогда не забуду их ласку и заботу о нас. Они возвращались на фронт, и никто не мог предсказать их судьбу. Это были люди с большой буквы.

Нас поместили в школе. Спали мы на партах, столах, на полу. Но в памяти осталось, как нам принесли белый-белый хлеб, пышный, высокий, как бабка. Прихватившись к нему, мы забыли обо всём.

Сильные морозы, снежные метели, а мы одеты относительно легко. Всё, что было из одежды, было на нас.

Началось распределение. Мать решила, что нам лучше поехать к дедушке с бабушкой, которые жили на Урале. Соня решила ехать к старшему брату Юзе в Чимкент, что в южной части Казахстана. Мы попрощались и разъехались в совершенно разные стороны.

Несколько пачек махорки и моя рука в гипсе сыграли свою роль, ибо деньги не имели никакой ценности. Нас ожидала длинная дорога на север Урала, в город Верещагино. Сильный мороз. Нам улыбнулось счастье в поисках транспорта. Нашли санную упряжку в посёлок Очёр. Ехать было двадцать километров, но мы шли пешком, ибо двадцатипятиградусный мороз заставлял нас двигаться. Снежная дорога проходила по покрытому в белое одеяние лесу. Казалось, нет ей конца. Красиво вокруг, но очень и очень сурово.

К вечеру добрались в Очёр. Встреча получилась печальная и в то же время радостная. Война загнала нас сюда, это печально; но то, что мы собрались вместе, радовало. Кроме детей, плакали все. Много вопросов и уйма ответов.

Дедушка, бабушка и их младшая дочь Рахиль эвакуировались из Бердичева вместе с заводом «Прогресс». Вместе с ними уехала жена младшего брата Яши с двумя девочками, Лилей и Асей. Они проживали все вместе в одном доме, занимая верхний этаж.

Зима 1941 года, сильные уральские морозы, снег высотой до двух метров порой закрывал деревянные срубы от человеческого глаза. Красивая картина: всё в снегу, и лишь крыши домов и дым от топящихся русских печей обозначали местонахождение человеческих душ.

Пару дней нам пришлось тесниться в небольшой избе, пока нас не приютили Поповы, соседи напротив. Они выделили нам комнату. Детей у них не было. С теплом и заботой отнеслись они к семье советского офицера, защищающего свою Родину от немецкого нашествия. Знали они, что мы – жиды, как они нас называли, но говорили это с теплом так, чтобы нас не обидеть, и мы привыкли. От них часто можно было слышать слово «жидишься», то есть «жадничаешь». Поначалу было тяжеловато слышать это, но человек ко всему привыкает, привыкли и мы. Хорошие они были люди. Домашнее тепло оживило нас, и мы начали потихоньку приходить в себя.

Питались поначалу у Поповых, которые об уплате и слышать не хотели. Мать начала бегать по разным инстанциям, представляющим советскую власть, и, как результат, мне пришлось поставить в сторону галоши, бывшие моей обувью, и надеть битые валенки. Это был праздник, ведь, когда тебе десять лет, дома не сидится, а выйти наружу я не мог – из-за обувки. Стал я ходить на улицу, начал знакомиться с местными ребятами. Чуть позднее пошёл в школу, но, увы, занятия были очень и очень непродуктивные: чувствовалось тяжёлое бремя войны.

Предприимчивость матери позволила нам начать поиски продуктов, которые не покупали, а меняли на вещи. Деньги советские почему-то потеряли достоинство.

Помню наше хождение по домам посёлка, которое кончилось довольно удачно: санки были загружены. Стало темнеть, и мы торопились домой. Проходя по дороге домой мимо громадного озера, повстречались мы со стаей волков. Остановились и не знали, что делать. Мать стала кричать, я ей помогал, но тронуться с места боялись. На наше счастье, неподалёку проезжала упряжка лошадей, везущих за собой сани, гружённые сеном. Мужчина остановился, подобрал нас, усадил на сено и успокоил. Я увидел у него ружьё, которое он вытянул из-под сена, взвёл курок и сделал выстрел. Хищники убежали в сторону озера, покрытого толстым слоем льда.