Увидев себя открытой, да ещё предметом всеобщего рассмотрения, девочка кинулась было к двери, ведшей в другую комнату, но мать грубо шикнула на неё, обозвав «сучкой», – и «сучка» безропотно воротилась на прежнее место. Растерявшийся Волчара также вернулся за стол, и все гости теперь хранили настороженное, удивлённое безмолвие.

Первым подал голос Дуплет, откашлявшись, и весьма нерешительно:

– Э-э-э, хозяюшка, драгоценная вы наша! Может, девочке всё же стоит в другой комнате побыть покамест? Только этот вечерочек, пока мы тут будем, что называется, души распоясывать.

– Ей-богу, иной раз у нас самих от наших же речей уши в трубочку! – поддержал его Волчара, энергично кивая.

– Я сказала: девка вам не помеха! – И женщина опять задёрнула занавеску, скрыв девочку от любопытных глаз. – Она живёт здесь и спит здесь, на этом диване. А вот вы потом пойдёте спать в спальню.

– Но, может быть, хотя бы пока. – начал было Волчара.

– Всё, тема закрыта! – отрезала хозяйка, садясь со всеми к столу и придвигая к себе пустую тарелку. – Тушится ваша утка, скоро подам. А ты что же, мил человек, не все рюмки видишь? – И она подвинула Волчаре свою рюмку, после чего он быстренько и с чувством исполнения приказа налил водку всем, включая хозяйку.

Нет нужды подробно останавливаться на темах, обсуждаемых за столом: разговор был более крикливым, чем содержательным. Если поначалу гости держались скованно и не могли сразу выбросить из головы пятого слушателя, находившегося за шторкой, то далее, с течением времени и с возрастанием опьянения, голос рассудка становился всё менее различимым.

Беседу начал Волчара. В его подробном, даже художественном рассказе о встрече в лесу с медвежьим семейством чем дальше, тем больше возвышалась роль самого рассказчика и измельчалось решающее участие Шалаша. Последний, впрочем, был верен себе, помалкивал и даже кивал, равнодушно взирая на присвоение другим собственной мужественности. Видимо, он давно уже свыкся с характером своего товарища, имевшего в этот вечер к тому же явственные цели заигрыванья и набора очков в глазах хозяйки. Что касается Дуплета, то опьянение действительно благотворно сказалось на его страданиях: он всё более забывал о своей боли и часто вступал в общий разговор с шутками, анекдотами и охотничьими байками. В ходе застолья хозяйка неоднократно отлучалась на кухню, дополняла стол закусками и приносила всё новые бутылки с водкой. Её уходы и приходы сопровождались всё более плотоядными взглядами Волчары в её сторону, вызывавшими хитрые усмешки Дуплета. О самой женщине надо сказать, что она, с её мрачною и немногословною натурой, принимала участие в беседе ровно настолько же, как и Шалаш, то есть ограничивалась киванием, поддакиваньем и редкими одобрительными возгласами или междометиями, когда они уже совершенно необходимо требовались ходом беседы. Девочка всё это время находилась в своём укрытии безотлучно.

По прошествии трёх часов после начала застолья, в середине ночи, когда языки и головы собравшихся были уже основательно отяжелевшими, Шалаш, последнее время часто клевавший носом, наконец первым встал и ушёл спать в соседнюю комнату, где располагались кровать и диван и где как раз могли улечься три человека. Этот уход одного из участников ужина остался незамеченным решительно всеми. Хозяйка в это время внимала очередной громогласной басне Волчары, а раскрасневшийся Дуплет, уже лишённый умения управлять членораздельною речью, только подхихикивал и качал из стороны в сторону головою с дико блестевшими белками полузакрытых глаз. Его выключение из активной жизни было уже вопросом недолгого времени, и когда спустя полчаса это произошло, то Волчара, еле держась на ногах, всё-таки встал, закинул на себя здоровую руку Дуплета и кое-как препроводил его в спальню, после чего вернулся сам за стол к хозяйке. Они остались вдвоём, без свидетелей, за исключением лишь одного маленького и тщедушного свидетеля, о котором все гости уже успели позабыть, а мать забыла ещё прежде, чем гости.

В этот момент девочка, то ли вспомнив о чём-то, то ли даже и по привычке, закраснелась лицом и заткнула руками уши, ибо достаточно уже знала свою мать. Поэтому она не слышала слов и не получила понятия о пикантной торговле, начатой вскоре за столом между мужчиной и женщиной, – торговле, сопровождавшейся иканием, падением головы на стол, поднятием головы, слипанием глаз, открыванием глаз, заплетанием языка, мычанием и прочее.

Если опустить самую затейливую и многоэтажную ругань, придававшую этой торговле многословие и вид какой-то бессмысленной агрессии в адрес друг друга, то суть и смысл препирательств сводились к следующим фразам:

– Давай! Я тебе денег дам, – говорил Волчара.

– Отстань. А сколько дашь? – отвечала хозяйка.

– Ну, на пузырь дам!

– Нет, на пузырь мало!

– Хорошо, дам на два! Иди сюда!

– И на два мало!

– Тогда дам на три, и будь ты проклята!

После этих слов, бывших последними свидетельствами того, что в комнате находятся ещё разумные существа, всякая способность мыслить и человекоподобный облик были утеряны и заменились сценой, которая была столь же далека от изысканности чувств и утончённости высоких человеческих отношений, как русский надворный туалет далёк от буколической поэзии. Не найдя в своём словарном запасе достаточно ярких эпитетов для адекватного описания этой сцены, описания удобочитаемого и неоскорбительного для читателя, мы умолкаем, вознося напоследок хвалу несчастному ребёнку за догадливость и своевременность «глухоты», – ибо сцена была отнюдь не бесшумной.

До утра девочка так и не выбралась из своего укрытия и предпочла выспаться прямо там, в углу, свернувшись на полу возле табурета калачиком.

Наутро за Дуплетом приехали и увезли его в районную больницу. Когда Волчара помогал ему взбираться в салон приехавшей из райцентра машины, то между прочим произнёс такую фразу, поворотившись в сторону хозяйки:

– Слышь, ты бы хоть перевязала его поутру, что ли! Повязка-то аж камнем взялась от крови!

– Ничего, там перевяжут, – отозвалась она спокойно и безразлично. – Я не нанималась!

Бледного, трясущегося от страха и боли Дуплета увезли, а Волчара принялся расспрашивать Лярву, как и по какой дороге ему с приятелем следует поехать, чтобы добраться до собственных автомобилей и до спрятанного в лесу трофея, а также кто из деревенских мог бы отвезти их. Впрочем, по части ориентации на местности и знания окрестностей она оказалась на редкость бестолковой и косноязычной, и Волчара, добившись от неё того только, что «сосед всё знает и довезёт, коли нальёшь», отправился беседовать с соседом, бормоча себе под нос ругательства в адрес «проклятой старухи».