Чингисхан захотел резко отчитать своего старшего сына, чтобы тот после этого даже думать не смел о том, чтобы возразить отцу, сказать, что его устами говорит кровь меркитов, потому он, сам того не понимая, лезет в их защиту. Но нет, он так Джучи не скажет. Никогда.

– Ладно, сын, я тебя понял, – глухо завершил он спор. – Мы еще поговорим об этом с тобой отдельно. Только не забудь, тебе все равно придется поступать так, как я велю!

– Да, отец. Да, великий хан, – поклонился Джучи.

Чингисхан молча походил по палате дворца, обставленной по его требованию как внутренность юрты, несколько успокоившись, перешел на совсем другую тему, о которой никто из находившихся здесь никогда не помышлял.

– Еще вот что, дорогие мои! Величие империи, возвысившие ее великие вожди, выдающиеся люди должны оставаться в истории. Как это сделать? – вопросил он.

– Китайцы оставляют письмена с записями о событиях, – откликнулся первым Мункэ, самый молодой из присутствующих.

– Правильно говоришь, внучек, – подтвердил Чингисхан. – Только так, в письменах можно оставить рассказы о жизни прошлого. Но ведь их надо написать. Написать так, как мы считаем правильным. Так что для этого потребуется? Мункэ, скажи, раз уж ты оказался самым сообразительным.

– Нам нужна письменность, – не очень решительно откликнулся Мункэ.

– Верно! – подтвердил Чингисхан. – А еще люди, умеющие пользоваться этой письменностью.

– Дед, ты ведь уже давал команду разработать эту самую монгольскую письменность, – напомнил Мункэ.

– Да, это так, – подтвердил Чингисхан. – Только дело сие оказалось не таким простым.

Он рассказал, как оно, дело сие, обстояло на сегодня.

Еще двадцать с лишним лет назад, после победы найманов, Тэмуджин захватил в плен уйгурского писца Тататунгу и попросил его приспособить уйгурский алфавит для записи текстов на монгольском языке. Алфавит этот был основан в далеком прошлом на основе согдийского и сирийского алфавитов и хорошо подходил к уйгурскому языку. Однако приспособить его к монгольскому все не удавалось. Записать-то тексты на его основе записывали, а после прочесть их правильно не получалось. Потому как Чингисхан требовал создать письменность на основе архаичного уже произношения, чтобы таким образом объединить различные диалекты, коих у монгольских племен множество.

– Так вот, нам не пристало пользоваться китайскими иероглифами. Мы – великий народ, потому должны иметь свою письменность! – заключил великий хан. – И пусть со временем весь мир станет читать и писать, пользуясь нашим алфавитом. Как и то, что все станут жить по нашим законам Ясы.

Да, великие были планы у предводителя монголов. Но… судьба – индейка! Она распоряжается людьми по своему усмотрению, по своему хотению.

…Двадцать пятого августа Чингисхан внезапно скончался. Одни говорили, что он неудачно упал с лошади. Другие считали, что вождь просто устал. Третьи утверждали, что он серьезно заболел. Кто из них прав – поди пойми… Еще чуть раньше умер при загадочных обстоятельствах Джучи. Ему было всего-то сорок лет. Ходили слухи, что его отравили раствором клещевины. Кто? Зачем? И кто теперь станет великим ханом империи?

А ханом Улуса Джучи стал его сын Батый.

* * *

Смерть Тэмуджина Субэдэй воспринял настолько близко к сердцу, что целую неделю не мог прийти в себя. Все эти дни он ходил, будто вместо воды употреблял лишь рисовое вино, и потому никак не мог протрезветь. А как иначе? Субэдэй чтил великого предводителя как самого бога. И пусть Тенгри за это на него не обижается. Он ведь далеко, где-то на небесах, а его ставленник и доверенное лицо – он вот, рядом. И решает все дела, как истинный бог. Решал…

…В начале одна тысяча двести двадцать четвертого года, когда Субэдэй с остатками своей армии и раненым Джэбэ вернулся домой, он явился к Тэмуджину с поникшей головой, готовый к тому, что вождь прикажет отсечь ее мечом. А тот принял его в своем золотом шатре – тогда дворец еще достраивался – как долгожданного гостя. Субэдэй подробно рассказал о походе своей армии, признав без обиняков, что закончился он печально и позорно, за что виноват сам и только он один.

– Бахадур, ты не прав, – заметил на это Тэмуджин. Уже одно то, что правитель назвал его не по имени, а по званию, Субэдэю словно прибавило сил и вывело из состояния оцепенения. Значит, он в глазах вождя все еще воин? – Субэдэй, ты сделал главное: разведал возможности противостояния нам стран, с которыми предстоит схлестнуться. Я ведь для этого и посылал тебя туда. А то, что ты легко победил крупную армию руссов и споткнулся на меньшей армии болгар, говорит лишь о том, кто есть за Уралом наш главный противник. Итоги твоего похода мы подведем на ближайшем сборе хурала и определим, как готовиться к полному завоеванию западных от Урала земель.

Несмотря на благосклонность повелителя и вождя, Субэдэй, тем не менее, еще долго продолжал переживать за свое поражение. Чувство вины за это у него прошло лишь после очередного схода хурала. Там Чингисхан вручил Субэдэю высшую награду – золотую пайцзу* с головой тигра. Значит, теперь он не начальник разведки, а командующий армией. На том же сходе все договорились о том, что надо всерьез взяться за подготовку похода на Запад. Эту важнейшую работу поручили бахадуру Субэдэю.

И кто знает, что будет теперь, когда не стало ни Тэмуджина, ни его сына Джучи. Как поведет себя новый предводитель империи? Как поведет себя молодой хан Батый? Продолжат ли они расширять империю на запад? А Субэдэю хочется, ох как хочется появиться в тех краях вновь. Он обязан смыть позор, который получил там от болгар, смыть кровью. Не своей, конечно, а тех, кому он нанесет сокрушительное поражение. Иначе перестанет уважать себя.

2

Разгром монголов на Самарской луке вдохновил эрзян не на шутку. В этой победе они видели и свою немалую долю, что так и есть. Выстроенные ими буквально за недели тверди, окруженные бревенчатым частоколом и глубоким рвом, помогли болгарам гасить стремительное продвижение противника. Ведь на возню у каждого такого пункта монголам требовалось тратить немало времени. Это позволяло болгарам быстро перебросить свои отряды в нужные места и таким образом неотвратимо заманивать вражескую армию в ловушку. Самого инязора Пургаса больше всего вдохновило другое. Когда началось сражение болгар с монголами, эрзяне, отставив топоры и пилы, тоже взяли в руки мечи, копья и бесстрашно вступили в бой с нукерами Субэдэя, за плечами которых мастерство, богатый боевой опыт, бесстрашие, смелость. И ведь разгромили-таки их! Хотя по численности болгар и эрзян, вместе взятых, было не больше, чем монголов. При этом эрзяне тоже показали себя настоящими бесстрашными воинами. Значит, они могут не только защищаться, но и наступать. Вот тогда и начал подумывать Пургас о решительной битве по возвращении Абрамова города, вернее, захвате построенной на его месте Нижегородской крепости. Ведь до этого эрзянам приходилось лишь защищаться от руссов Владимиро-Суздальского княжества, которые, построив и укрепившись в Нижнем Новгороде, продолжали наступать на их земли. Они уже добились кое-каких успехов, вытеснив эрзян и заставив их укрыться в лесных массивах… Одним словом, инязор начал копить силы. Сколько бы длилась эта работа – неизвестно, но в одна тысяча двести двадцать шестом году ему вынужденно пришлось пойти на Нижний Новгород.