4 ст. л. оливкового масла

свежемолотый перец

1. При помощи овощечистки снять с огурца каждую вторую полосу кожуры. Вырезать мякоть нуазеткой. Получившиеся шарики слегка присыпать сахаром, приправить щепоткой соли и отставить в сторону. На сковороде поджарить без масла лист нори до хруста так, чтобы он приобрел легкий коричневый оттенок.

2. Лук-шалот и лемонграсс нарезать тонкими ломтиками и тушить в небольшой кастрюле с 20 г масла до прозрачности. Посыпать 1 ч. л. сахара, залить белым вином. Не накрывая крышкой, продолжать тушить, пока не выпарится половина жидкости. Добавить рыбный бульон и половину листа нори, вновь продолжать тушить, не накрывая крышкой, пока не выпарится половина жидкости. Получившийся бульон протереть через мелкое сито в другую мелкую кастрюлю. Добавить мелко натертую цедру лайма, смешанную со сливками. Не накрывая крышкой, варить 6 минут. Приправить солью и несколькими каплями сока лайма.

3. Огуречным шарикам дать стечь и распределить их по тарелкам. Оставшуюся половину листа нори раскрошить. Поджарить гребешки в масле на прокаленной сковороде по 2–3 минуты с каждой стороны, посыпать солью и перцем и отставить в теплое место.

4. Довести соус до кипения, добавить 30 г охлажденного масла и васаби, взбить блендером до состояния пены. Выложить гребешки на огурец, сбрызнуть соусом и посыпать измельченным нори. Сразу же подавать на стол.

Рецепт может использоваться для приготовления закуски на 6 персон (2–3 гребешка на порцию) или основного блюда на 4 персоны (5–6 гребешков на порцию). В качестве гарнира к основному блюду подходит нежная, тонкая лапша капеллини, которую перед подачей, пока она еще горячая и не успела подсохнуть, можно перемешать с некоторым количеством соуса.

Время приготовления 30 минут

Реинкарнация – это для тех, у кого коленки дрожат при мысли о том, что их жизнь когда-нибудь кончится. Или для тех, кто чересчур самовлюблен, чтобы представить, что Земля может вращаться и без них. Ну, если вы, конечно, не мудрый, зрящий в корень буддист. Я на данный момент не принадлежу ни к тем, ни к другим, ни к третьим, но в последнее время много думаю. Со мной что-то не так. Я меняюсь.

– Надо же, как ты загорел, – повторяет любимая. – Намажься-ка лучше, а то сгоришь!

Стало быть, со стороны эти изменения пока незаметны.

– Лучше еще разок окунусь, – говорю я и широкими шагами спускаюсь к морю по горячему песку, едва успевая добраться до воды в тот самый момент, когда подошвы жжет нестерпимо. Бросаю взгляд на домишки старой деревни, словно птичьи гнёзда, облепившие белые, как слоновая кость, склоны утесов. Раньше из окон высматривали в открытом море пиратов. Над водной гладью высятся парусные яхты: полный штиль, ни одна не шелохнется. Маленькие надувные лодки с мотором доставляют пассажиров на берег, в рестораны – на их пестрых крышах выведены номера телефонов, по которым можно забронировать столик: огромные белые цифры, выписанные сочными мазками. Все больше и больше лодочек, треща, скачут по иссиня-черной воде, ближе к суше, выцветающей до зеленовато-бирюзового. На берегу какой-то растаман играет с собакой. Подпрыгнув, пес на лету ловит тарелочку, брошенную в небо – настолько голубое, что невозможно было бы передать ни на фотографии, ни на картине. Небо совершенно уникального цвета, который можно только запомнить. Вот уже неделю я каждый день выхожу на берег. Мои волосы выгорели и стали соломенными под белыми лучами солнца; я дышу теплым, сухим, насыщенным минеральными солями воздухом, медленно входя в воду и постепенно отдаляясь от пляжа. Вода становится холоднее, взбирается по мне все выше и выше, дно уходит из-под ног – и вот я становлюсь другим. Окунувшись с головой, начинаю плыть, мощными гребками продвигаясь вперед. Мое тело, которое дома всегда кажется мне немного неуклюжим, напряженным и полноватым, мягко движется сквозь толщу воды. Мои тощие руки элегантно и сильно разрезают волну. Я выплываю далеко в открытое море, все течет, все движется; я не чувствую усталости, словно всю жизнь только и делал, что плавал.

Не сказать, чтобы я был хорошим пловцом. Когда мне исполнилось восемнадцать, я это занятие бросил, и вот уже лет двадцать, как ноги моей не было в обычном бассейне – ну а что до бассейнов открытых, то, оглядываясь назад, я вынужден признать, что даже в нещадную жару подобное времяпровождение кажется мне абсолютно бессмысленным. Источающие запах стоялой воды карьерные озера с плавающими в мутной мшисто-зеленой воде водорослями в лучшем случае способны вдохновить меня пожарить на краю берега шашлыки. Нет, по мне, если уж купаться, то в море. С берега мне подает знак любимая, размахивая над головой журналом; ее солнечные очки отсюда кажутся огромными черными зрачками. Каждый день я провожу в воде час, а то и два, но, только оказавшись вновь на пляже, понимаю, что все это время ни о чем не думал – лишь внимал. Столь свойственные мне неугомонные мысли словно тонут, медленно кружа, опускаются на простершееся подо мной морское дно и остаются где-то позади, покуда я все плыву, и плыву, и плыву, устремившись вперед. Просто слушать шум моря, чувствовать, как тело мягко покачивается на волнах; как вода, пузырясь, просачивается сквозь пальцы. Прислушиваться к подводным звукам, слышать слабый звон якорных цепей в далекой рыбацкой бухте – словно бьются друг о друга тонкие стеклянные трубочки. А каково море на вкус, на запах! Ни один повар не приправляет свои блюда столь щедро и в то же время столь элегантно. Нырять, погружаться глубоко и ощущать нарастающую прохладу, приближаясь к размытому дну. Дома я постоянно кашляю, потому что много курю. А морем я дышу, дышу и не могу надышаться.

Позже, ближе к полудню, мы ныряем в тень голубой крыши пляжного киоска, усаживаемся у стойки, выуживаем песчинки из волос, целуемся и пьем холодное пиво из обледенелых бокалов. Те, кто ходил под парусом, развалились в шезлонгах, словно набившие брюхо короли, и требуют еще вина; их жены хихикают, прикрываясь опустошенными бокалами, и посасывают кубики льда, а дети прямо между столиками строят замки из песка.

На кухне хозяйничает Аньос; помахивая нам из-за крашенной в синюю полоску двери, гуляющей туда-сюда на петлях, как в салуне, он кричит «Всем привет, хороший день сегодня!» – и снова принимается ворочать золотисто-коричневую рыбу в шкворчащем оливковом масле, собирать чизбургеры, перетряхивать блестящую жиром картошку фри в черных от нагара проволочных сетках.

– С двойным гарниром! – восклицает он, и это не вопрос, а утверждение; он утирает пот со лба кухонным полотенцем и улыбается во весь рот, выставляя напоказ несколько оставшихся зубов, улыбается сотнями морщинок на лице. Как и все здесь, он говорит на нашем языке. Мы же в ответ можем лишь произнести пару заученных по разговорнику фраз (см. раздел «В ресторане»), и всякий раз нам немного стыдно. Аньос – уроженец этих мест, но о себе говорит: «Я из Крефельда!» – мол, там моя родина. Они с женой держат маленький ресторанчик, а летом он приезжает сюда один, обслуживает старый семейный бизнес – эту забегаловку на пляже.