Столицы 478 экз.

Провинция 1542 экз.

Таким образом, подписка на «Дневник» в провинции более чем в три раза превышает суммарную подписку на него в Петербурге и Москве.

Тетрадь Анны Григорьевны заполнена бесчисленными названиями мелких и мельчайших «городов и весей» России: Мценск, Лебедянь, Ливны, Ахтырка, Торжок и т. д. и т. п. – вот по каким пространствам растекается этот неплотный, но сравнительно широкий читательский слой, игнорирующий капризы розничной торговли [114] . К тем полутора тысячам экземпляров, которые расходились в провинции по подписке, допустимо при самой большой осторожности прибавить еще 1000–1200 экземпляров розницы. Таким образом, можно утверждать, что около половины тиража «Дневника писателя» поглощалось провинцией [115] . Отсюда следует, что «Дневник писателя» по характеру своего распространения являлся изданием общенациональным.

Кто же выписывал «Дневник писателя»? На каких ступенях социальной лестницы находились люди, вопрошавшие Достоевского о смысле жизни и требовавшие от него разрешения их житейских и нравственных затруднений?

Тетради Анны Григорьевны, как правило, не содержат сведений о сословном положении подписчиков. Отсутствуют подобные сведения и в других материалах по изданию «Дневника». И всё же тут можно внести некоторую ясность.

Когда после смерти Достоевского в 1881 г. выход только что возобновлённого «Дневника» замер на январском выпуске, вдова писателя приступила к ликвидации всех дел издания. Итогом её многочисленных хлопот явилась огромная записная книга, скрупулёзно зарегистрировавшая расчёты с подписчиками, возврат им денег за недоданные номера и т. п.

Этот пухлый источник [116] свидетельствует не только о распорядительности и практической сметке Анны Григорьевны. В упомянутую книгу наряду с громадным количеством почтовых расписок и подписных квитанций аккуратно подшито и несколько сот писем. Они принадлежат подписчикам «Дневника».

Нет оснований полагать, что в 1881 г. состав подписчиков претерпел сколь-нибудь значительные изменения по сравнению с 1876–1877 гг. Очевидно, новые подписчики «Дневника» рекрутировались из тех же слоёв. Поэтому мы сочли возможным выйти за принятые нами хронологические рамки и проанализировать данные 1881 г. [117] Они распределяются следующим образом:

Цифры эти имеют, разумеется, относительную ценность, ибо они неполны. Но думается, что в общем тенденция отражена верно и массовый статистический подсчёт (если бы мы располагали необходимыми данными) дал бы те же пропорции.

Книга содержит 1249 листов (РГБ. Ф. 93. Разд. III. Картон 3. Ед. хр. 1).

Конечно, далеко не все корреспонденты обозначали «своё имя и званье», лишь некоторые из них сообщали сведения подобного рода.

Следует оговориться, что состав каждой из перечисленных категорий далеко не однороден: в число военных наряду с прапорщиком входит генерал-майор, к чиновникам принадлежит как инспектор городского училища, так и начальник Варшавской учебной дирекции, к лицам духовного звания относятся как приходской священник, так и епископ. Но если брать эти данные в их совокупности, нельзя не предположить, что основную массу подписчиков «Дневника» составляла мелкая и средняя интеллигенция – тот разнородный, разночинный, образованный и полуобразованный слой, который в 1870-х гг. являлся главным потребителем создаваемых в России духовных ценностей.

Однако в числе подписчиков «Дневника писателя» можно встретить и лиц, принадлежавших к совсем иному социальному кругу. Это, если угодно, весьма знаменательное обстоятельство.

Приведём полностью одно письмо, по своему тону и содержанию резко выделяющееся изо всей эпистолярии «Дневника»:

«Крестьянин» обозначает в данном случае не род занятий, а сословную принадлежность. В другом своём письме к Достоевскому Виктор Фокеевич Соловьёв несколько высокопарно именует себя «смотрителем топлива» [120] . Хотя он служит в Динабурге и является по своему социальному положению скорее пролетарием, нежели крестьянином, его связь с деревней ещё вполне осязаема. В этом смысле фигура В. Ф. Соловьёва очень типична для 1870-х гг.

В бумагах Анны Григорьевны мы обнаружили послание ещё одного крестьянина-подписчика «Дневника». Этот читатель, житель Рязанской губернии, пожертвовал после смерти Достоевского свои подписные деньги на «памятник глубокоуважаемому покойнику» [121] .

Разумеется, нелепо предполагать сколь-нибудь широкое распространение «Дневника» в неимущей и малограмотной крестьянской России [122] . Однако даже отдельные факты подобного рода чрезвычайно любопытны: они позволяют судить о проникновении «Дневника» в такие глубины национальной жизни, где встретить его, казалось бы, почти невозможно.

Мы видим, что состав подписчиков «Дневника» достаточно пёстр. Paзличными поэтому были и просьбы о подписке. Некоторые из них несут на себе отпечаток не только личности подписчика, но, так сказать, и его социальной психологии: