— Панночка ведьма, ну нарешти! Господь вас послал! — женщина в замызганном переднике наскоро обтерла руки тряпкой, и ухватив Даринку за рукав, потащила ее в глубь барака. — А паныч — то с вами?

— Со мной, со мной, — рассеяно бросила та, останавливаясь у нар, на которых в забытьи лежал тощенький, мелкий мальчишка. Даринка положила ему ладонь на лоб, а потом стала быстро и умело его ощупывать, отбросив в сторону тряпье и задрав рубашку. Вытащила из-за пазухи плотно скатанный сверток и принялась разворачивать пряно и остро пахнущие пакетики с травами:

— Кипятка принеси. — буркнула бабе, озабоченно поглядывая на больного мальчишку.

Митя почувствовал, что шалеет от всего сразу: от места, от вони, от непонимания…

— Что ты делаешь? — настороженно косясь по сторонам, прошипел он.

— А на что похоже? — ловко перетирая сушеные травы между пальцами, хмыкнула Даринка. Подняла голову, увидела его слегка остекленевший взгляд, вздохнула и буркнула. — Лечу, не видно, что ли?

— Этой… трухой? — глядя как она сыплет то одну, то другую травку в глиняный горшок, ошарашенно протянул он. — Но… мальчишка же в самом деле болен! — он опасливо поглядел на пылающие на скулах ребенка багрово-алые пятна и сухие обметанные губы.

— Да что вы говорите? — издевательски промурлыкала Даринка, не прекращая своего занятия.

— Я говорю, что к целителю надо! Или хотя бы заряженной воды купить…

— Та який там целитель, паныч, яка вода — при нашей бедности! — вынырнувшая из-за нар тетка водрузила перед Даринкой котелок с еще пузырящимся кипятком. — Та навить ежели мы по всем баракам гроши соберем — не хватит.

Митя посмотрел на тетку с возмущением. Да полно, женщина ли она вообще? Он был уверен — заболей он, упаси Господь и Велес-Мудрый, и не окажись в их семье денег (упаси Велес-Богатый!), его мама убила б, украла, себя продала, но без помощи его не оставила! А эта…

— А если умрет? — прошипел он, искренне желая причинить тетке боль — чтоб дрогнуло что-то в пустых глазах, и равнодушие стекло с покорно-тупой физиономии.

— Значит, так ему Господом суждено и Родом-батюшкой написано. — все также равнодушно обронила она. — Думаешь, паныч, он первый сиротка, кто тут в бараке помер?

Митя шумно выдохнул — понятно. Мальчишка просто не ее ребенок…

— Или думал, мой он? — тетка вдруг бросила на него злой и насмешливый взгляд, и растягивая слова, так что они звучали вроде бы почтительно, а на самом деле — издевательски, добавила. — Своих-то я уж давно схоронила, всех пятерых. Кого в холеру… кого свинья заела — робыть пошла, в хате оставила, а свинья и влезла. Другого на пашню с собой взяла — так его пчелы зажалили. Последнего уж как берегла, с рук не спускала, мужика самого в поле отправляла — а тут сушь, он и не поспел хлеб прибрать, весь урожай погорел на жаре. Из того, что было, подати заплатили, зимой кусочками у соседей пробавлялись, а как и у них хлеб кончился, так и помер меньшой мой, касатик, а следом и мужик. Хозяйство за долги ушло, я сюда и перебралась, на фабрику — коль за ними не померла, жить на что-то надо.

— Давать будешь с утра и вечером, весь день поить, мокрой тряпкой обтирать. — грубо прервала ее девчонка. Залила травы кипятком и принялась над ним шептать. Митя глядел на нее недоверчиво, зато баба замерла в благоговейном молчании, не столько слушая, сколько вбирая всем телом этот быстрый неразборчивый шепот, и на лице ее расплывалась важность и торжественность, словно она приобщалась к неким тайнам. И когда вроде бы уже успокоившаяся вода в горшке вдруг вскипела снова — Митя вздрогнул, а баба лишь удовлетворенно перекрестилась, словно только этого и ждала.

— Если сегодня-завтра продержится, может, и на поправку пойдет. — вытирая крупные капли пота с собственного лба, буркнула Даринка, и поглядела на мальчишку с некоторым сомнением.

— Не извольте беспокоиться, панночка ведьма, досмотрим в лучшем виде. — с готовностью кивнула тетка и Митя был почему-то уверен, что она не врет. — Еще у Федьки рука… Федь, подь сюды!

Из глубин барака немедленно выбрался паренек постарше — ровесник самой ведьмочке. От его обмотанной грязным тряпьем руки отвратительно разило.

— Он прядильную машину чистил, ему мизинец и оторвало. — деловито доложила баба, пока девчонка разматывала вонючие тряпки.

— Мизинец — то ерунда! — неожиданно гулким баском откликнулся парень. — И без мизинца люди живут. Зато за нонешний месяц цельный рупь заплатили! — похвастался он.

— Из новеньких он у нас, усього три месяца как робыть, пока только за одежу рассчитался. Одежа-то на фабрике не простая: рубаха шелковая должна быть, чтоб якщо в машину край зажует, так выскользнул. — словоохотливо пояснила Мите тетка. — В наступнем, глядишь, и все три рубли, как положено, отдадут, якщо не оштрафуют.

«И если доживет». — мысленно добавил Митя: рука, показавшаяся из-под тряпок, была малинового цвета и раздутая, будто ее воздухом накачали. От пальцев девчонки на ней оставались яркие светлые пятна, а парень при каждом прикосновении сжимался, закусывая губу до крови, а на лбу его проступали крупные капли пота.

Даринка безжалостно ощупала эту руку — Митя чувствовал, как даже у него все подрагивает внутри, но заставил себя промолчать. Она подумала еще мгновение… потом хмыкнула — и вдруг повелительно мотнула головой и попятилась, явно приглашая отойти. Митя шумно выдохнул — он и не заметил, что старался не дышать.