Генри все еще было плохо, но Мари уже вовсю готовилась к очередному, кто бы мог подумать, визиту на Юг. Ей тоже приходилось нелегко — ожоги всё не заживали, уже даже знахарка начала предлагать ей разные примочки. Последние остатки северной магии начали слетать, Мари теперь мучилась заложенным носом и осипшим голосом. Не самая большая плата за те несколько раз, что она оказывалась при смерти, утешала Мари себя.

В небольшом доме знахарки каким-то волшебным образом уместилась настоящая, каменная ванна. Мари, проснувшись очень рано, когда на улице только-только начало светать, начала таскать воду. Она еще прошлым вечером, наконец-то оторвавшись от Генри, рядом с которым было так тепло и уютно валяться, взяла у знахарки пучок ароматных трав. Вот нагревать воду оказалось тем еще развлечением, Мари уже и забыла, когда делала это сама в последний раз.

Как бы там ни было, когда солнце полностью поднялось, Мари оказалась в теплой, душистой воде. Она пыталась отмыть засохшую кровь с таким остервенением, что начала сдирать собственную кожу. Сначала она не могла понять, откуда в ней желание хорошо выглядеть для встречи с людьми, которые сами должны были быть ей благодарны и просить о помощи. Сцарапнув с себя очередной кусочек кожи, решила, что ей просто хотелось себя очистить. Немного это помогло, Мари чувствовала себя чуточку менее раздавленной.

Вода в ванне окрасилась в красный — от крови Мари, наемников и Генри, в которой она перепачкалась, пока тащила напарника. Сейчас в когда-то душистую чистую воду стекали капли крови самой Мари из свежих царапин, которые та сама себе разодрала. Именно в этот момент она поняла, что пора вылезать, иначе пахнуть она будет не лавандой, а металлическим душком.

Мари расчесывала влажные волосы и заплетала их в аккуратные тугие косы. Штаны протерла от грязи — с кожи все быстро отмывалось, а вот с дырами сзади она уже ничего не успела бы сделать. Будить знахарку ради иголки Мари не решилась. С рубашкой дела были гораздо хуже, она осталась одна, последняя. Вторая где-то затерялась, и Мари при всем желании не вспомнила бы даже когда это произошло. Ту, которая осталась, пришлось долго и нудно отстирывать в когда-то душистой воде. Сейчас это уже разведенная грязь и кровь.

Рубаху Мари надела на себя сразу, хорошо отжав. Других вариантов у нее и не оставалось, не голой же ходить. Еще не настолько похолодало, чтобы греть дом, но по утрам уже было зябко даже внутри. Мари подумала, что если она пережила несколько вечеров в летней одежде в горах Неверии, то хуже уже не будет. От мысли, что она только начала приходить в себя, а ходя в мокрой одежде можно свести весь эффект на нет, она отмахнулась, как от надоедливой мушки.

Пришло время будить Генри. Тот все еще выглядел, словно живой труп, но Мари пообещала ему, что не сунется в Андагару одна. Не смотря на это, даже сейчас, стоя рядом с напарником, уже занеся руку, чтобы того разворошить, Мари думала — стоит ли. Ему все еще было плохо, тело не полностью оправилось от яда. Мари в голову пришли слова знахарки о том, что из последней переделки ни Мари, ни Генри не выбрались бы поодиночке, и она все-таки его растормошила.

Парень был весь сонный и примятый — еще бы, только Мари в этом доме уже пару часов прободрствовала и успела привести себя в сравнительно приличный вид. Генри так с внешностью не заморачивался, он с трудом сполз со своего спального места. Одежда у него была в гораздо худшем состоянии, чем у Мари. Штаны сильнее изорваны, потому что его подсекали с большим остервенением. Рубаха еще давно закончила свою жизнь как повязка на рану, и сейчас он ходил с голым торсом. Который, все никак не могла успокоиться Мари, был весь изрезан и в синяках. Именно в таком виде, только умывшись и смыв с лица травы, он собирался отправиться в Андагару. Мари не нашла в себе сил что-либо сказать — а какая уже разница?

Знахарку не будили, она спала в крошечной комнатке в задней части дома. Мари туда ни разу не заглядывала и желанием не горела. Старуха уже сказала, что хочет в благодарность за свою помощь, чтобы Генри и Мари наведались к ней, как смениться луна. Зачем — осталось интригой.

Генри в целом было лучше, он как следует отоспался и медленно, но верно приходил в себя. Мари все еще не могла привыкнуть к повязке, и ожоги все еще ныли, но она, как оказалось, уже неспособна чувствовать. В таком состоянии и не самом приличном виде напарники вышли из дома, держа друг друга под руку, и поплелись к точке телепортации.

Уже оказавшись в Ангроторце, Мари поняла, что уже и вспомнить не может, когда в последний раз ела. А живот, тем временем, требовательно бурчал. Место она выбрала крайне неудачное, очень далекое от центра города, в злачном районе. Хотя, отметила про себя, даже во дворцах можно наткнуть на угрозу. Она крутилась, пытаясь понять, как отсюда выйти к нужному зданию.

— Ты как? — Мари повернулась к чуть поодаль стоящему, опирающемуся на стену, Генри.

Тот просто кивнул в ответ — мол, живой. Мари пожала плечами. Все равно ничем особо помочь не может. Ей бы самой себе помочь.

Что-то странное происходило. Улицы почти пусты. В это время обычно город полнился людьми. Было непривычно тихо, сколько бы Мари не сворачивала с одной извилистой улочки на другую. Несколько раз напарники натыкались на мимо проходящих людей, но они или выглядели крайне недружелюбно, либо до ужаса напуганными, оборачивающимися на каждый шорох. Мари оставила последнюю надежду захватить по дороге хоть что-то съедобное.

Она искала одно-единственное здание, в котором собирались самые сливки общества, верхушка аристократии, которая добралась до политики. Или не смогла сбежать от политики, тут уже как посмотреть. Мари не раз туда заглядывала. Женщины тут ничего решить не могли, но пойти с мужем никто им запретить не мог, разве что сам муж. Мари когда-то, еще до рождения ребенка, почти неотрывно ходила за своим — не хотела оставаться среди всех этих пугающих людей одна, да и тот посещал кучу интересных мест. А уж потом она осела в библиотеке. Внутри дворца, который искала Мари, собирались люди, которые решали судьбу Андагары. Многих из них она знала. А еще она знала, что большую часть времени те просто просиживали штаны, развлекая себя бесполезными и пустыми разговорами.