Я не нашлась, что на эдакую дурь и ответить-то, только и выдала:

— А об прошлом разе она вилы поминала…

Стешка подошла к Яринкиному столу не быстро, и я мысленно подкинула этот камешек на ту чашу весов, где было написано «трепка». Не занята ведь была — языком чесала, да парням глазки строила.

— Чего надо-то? — а уж личико какое недовольное!

— Вина горячего две кружки принеси, да повежливей будь! — Яринка пока не злилась, лишь недовольна была, но Стешка того будто и не увидела.

— Так, рядом с тобой подавальщица сидит — она б и принесла, не переломилась бы! — заносчиво отозвалась девка, и чаша с надписью «не лезь ты к дурехе» стремительно улетела вверх…

Яринка чуть приподняла брови, голову к плечу склонила, рассматривая. Под этим ее взглядом и матерые мужики, бывало, нашкодившими сопляками себя чувствовали…

— Ты, девица, али вежество совсем позабыла? Иль не знаешь, как с гостями говорить надобно? Иль забыла, что старших уважать следует? Так я матушке твоей подскажу — она поучит… Уж она так поучит!

В этот момент травница удивительно напоминала знаменитого рыцарского тяжеловоза из тех, что возят на себе одоспешеных рыцарей. Такой медленно набирает ход, но уж как разгонится — остановить его можно только долгим копьем. Стешка ощутимо погрустнела — видать, оттого, что копья у нее при себе не случилось. А может, и оттого, что маменька Стешкина, мельничиха тетка Аглая, баба бедовая и боевая, да на руку скорая, Яринку весьма уважала, при встречах кланялась, да и батюшка, Нечай-мельник, кровиночку за такое по голове не погладит — как бы за хворостину не ухватился.

Вино Стешка принесла в один миг…

— Вот, не понять мне эту девку! — я осторожно принюхалась к горячему парку над кружкой, — В любом деле мы с ней локтями толкаемся, по любому поводу она со мной сцепиться норовит…

Я ещё раз вдохнула запах, с удовольствием пригубила питье — как будто лета глоток сделала, ей-ей! Дождалась, пока глотнет и Яринка, и тогда уж продолжила:

— А в кружку таки не плюнула! — и, с удовольствием понаблюдав за кашляющей травницей, под ее же сдавленные смех и ругань, поставила тяжелую глиняную посудину назад на стол. Кое-кто из посетителей как раз завершил ужин, пора было идти работать.

Дядька Ждан музыки не любил.

Не то, чтоб совсем — любил, летом там, или зимой. Весной еще. А вот как сейчас, поздней осенью — не-а. Даже бродячим музыкантам, неведомо какими ветрами занесенным в селище на окраине Седого Леса, у себя в трактире играть не дозволил. И петь. Сказку там рассказать, или байку какую — можно. И край. А потому, когда пришлые охотники закончили ужинать, и эльф достал из сумки свирель, зарубил сие благое начинание на корню. И, хоть народ в зале недовольно заворчал, хозяин не дрогнул и слова своего не переменил. Так и сказал:

— Вы уж извините, господин эльф, не люблю я этого!

Недоуменные физиономии магов стали утешением всем, алкавшим музыки. Видно, не доводилось гостям заезжим ещё слышать, чтобы трактирщики от дармовых выступлений отказывались, да не абы каких — а от эльфийских. Но дядька Ждан был тверд. И в утешение недовольным гостям, особенно перворожденной их части, предложил:

— А хотите, я вам сам чего расскажу? Вы ведь Снежную Стаю ищите? Вот, про нее и расскажу! Вы не сомневайтесь, господа маги, не пожалеете, того, что я поведаю — наши обормоты вам не откроют!

Эльф дернул плечом — все равно, мол. Дрогнула в его ухе серьга, на эльфийский манер оплетающая ухо вверх, до самого завитка, качнулась у мочки граненая бусина.

Колдун одобрительно кивнул, и дядька Ждан, приняв от подавальщиц новый разнос с мытыми кружками, принялся протирать их полотенцем, тихонько посмеиваясь в бороду. Я присела на лавку у стены, Даренка и Стеша перестали суетится меж массивных столов и, спихнув грязную посуду на кухню, пристроились рядышком. Даже матушка Твердислава выглянула на голос, прислонилась к лудке двери, вытирая руки фартуком, да там и осталась. Говор в зале притих, мужики жевать стали тише, а кое-кто и вовсе отложил ложку. Что ни говори, сказитель дядька Ждан знатный!

— Значит, снежная стая… Что бы вам рассказать? — рассказчик тер свои кружки, таил ухмылку — но та все равно слышна была в голосе. Движения его привычны, и не требовали внимания, и все равно — рассказчик смотрел только на свою работу, будто и не замечал замерший люд, будто и не важно ему напряженное внимание слушателей. — Местные-то все знают, а вам, гости дорогие, верно, интересно будет….

Голос у хозяина низкий, глубокий. Он растекался по залу, пробирал до костей.

Напевно звучит речь — льется сказка.