— У меня есть, — сказала Олечка, — очень хорошее пальто на вате. Один знакомый торопился и забыл его у меня. Как раз на вашу фигуру, товарищ Андрей.

— Но я не смогу скоро его вернуть.

— Ничего, знакомый о нем не вспоминает. Только вам придется за пальто ко мне сходить.

— Ну что ж, спасибо, Ольга Петровна. Я завтра утром к вам непременно зайду.

— Зачем же до утра откладывать, можно и сегодня! — Ольга даже облизнула губы.

— Покорнейше прошу меня простить, но сегодня никак не могу, у нас с товарищами, — москвич кивнул на белобрысого, — еще много дел.

— Минут пятнадцать шестого товарищ Андрей и белобрысый прибежали в парк. Спрятались мы в малой беседке. У товарища Андрея в руках сидор солдатский был. Он из него вынул почтовую сумку, оттуда достал деньги, крупные переложил в сидор, а пачку трехрублевок разделил — меньшую часть мне сунул, а большую они с белобрысым по карманам рассовали. Деньги товарищ Андрей велел передать Нелюбову, мол, тот знает, что с ними делать. Потом они сели в санки и уехали. Я сумку почтовую прям там в парке в снег закопал и домой. На следующий день после работы встретился с Нелюбовым и отдал ему все деньги. Все. Меня не расстреляют?

— Если и дальше будете так же откровенны, то нет. Даю слово офицера. Но только в том случае, если вы все вами рассказанное запишете собственноручно и потом подтвердите в суде.

— Мне деваться некуда.

— Весьма разумное суждение. И еще. Где нам найти этих Андрея и Степана?

— Я не знаю. Честное слово, не знаю. Степан — фабричный, но с какой фабрики, он никогда не говорил, во всяком случае, мне. А про товарища Андрея мне вообще ничего не известно.

— Ладно, на эту тему мы с вами еще побеседуем. А сейчас — пишите.

— А потом? Потом мне куда?

— Поймите, Филипп Иванович, не могу я вас отпустить. Вам придется посидеть в тюрьме.

— Я понимаю. Скажите, а нельзя меня устроить в дворянскую камеру?

— А вас что, содержат в общей? Безобразие!

На следующий день Нелюбову дали прочитать показания Трубицына. Коллежский регистратор только посмеялся: вашим умельцам почерк подделать — раз плюнуть!

Тогда между арестованными устроили очную ставку. Трубицын, опустив глаза в пол, тихо и монотонно, но складно повторил свои показания. Посредине его монолога Нелюбов встал, схватил табуретку и запустил в Фильку. Тот едва увернулся, недоуменно посмотрел на бывшего товарища, а когда понял, что его обманули, заплакал. Очную ставку пришлось прервать почти на час. После беседы с Кожиным Трубицын перестал плакать и еще раз так же тихо и монотонно все рассказал. Нелюбова в это время двое городовых держали за плечи.

Когда Кожин и почтовый чиновник остались один на один, Нелюбов, смело посмотрев в глаза жандарму, проговорил:

— Ничего я вам не скажу, хоть пытайте меня, хоть режьте!

— Ну что вы, Василий Семенович! Никто вас пытать не собирается. Пытки не наш метод. Не будете говорить — не надо. У нас доказательств на всю вашу гопкомпанию хватает. Деньги, у вас изъятые, это раз. Показания Трубицына — два. Шуба и литература, у вас и у ваших дам найденные, — три.

— Деньги — мои сбережения. На них что, написано, что они с почты украдены? Это раз. Трубицын — оговаривает меня, так как я с ним поссорился. И я думаю, что в нем скоро проснется совесть и он от своих лживых показаний откажется. Это два. Про шубу я вообще молчу. Ольга — дама любвеобильная, какой-то хахаль, наверное, оставил. Это три. Ну а литература — это вообще смешно. Вы, господин ротмистр, изволили забыть, что Государь объявил свободу слова?

— Ничего я не забыл. Только, несмотря на ваши раз-два-три-четыре-пять, сидеть вам всем. Во всяком случае, до суда. А суд нескоро состоится, я уж об этом позабочусь. И даже если он вас оправдает, в чем я лично сомневаюсь, вашим дамам будет очень тяжело. Вы мужчина, вы тюрьму перенесете. А что будет с Шурой? В кого она превратится через год, проведенный в тюрьме? Вы, наверное, успели заметить, что тюрьма — не санатория? Там чахотку подхватить — как стакан воды выпить. Да и общество в камере не из Смольного института. А барышня ваша хрупка. Выдержит ли она год в тюрьме? А если ее не оправдают, выдержит ли она каторгу? Вы о себе не думаете, так хоть о ней позаботьтесь!

Нелюбов заскрежетал зубами. Помолчав минут пять, он выдавил из себя:

— Хорошо. Предположим, только предположим, что я признаюсь. Какие у меня будут гарантии, что Шурочку отпустят?

— Я так понимаю, мое слово офицера вас не устроит?

— Правильно понимаете.

— Вот протокол допроса Трубицына, вот протокол обыска у вашего предмета. Оба этих протокола мы переписываем. Трубицын дает показания, что про экс вы никогда в присутствии Александры Матвеевны не говорили, а в протоколе обыска напишем, что ничего предосудительного у госпожи Медведевой обнаружено не было. Новые протоколы составим в вашем присутствии. После того как вы дадите правдивые показания, старые протоколы — порвем и сожжем. Ну? Да, и мое слово — оно тоже чего-то стоит. Решайтесь.

— Переписывайте протоколы и зовите Трубицына.

В социал-демократическую партию Нелюбов вступил во время обучения на курсах телеграфистов в Москве. На службу в Каширу он уже ехал с конкретным заданием — организовать в городе марксистский кружок. Кружок получился немногочисленным, Нелюбов за количеством не гнался, предпочитая ему качество. Кроме того, деповские рабочие уже имели свою организацию. Всего набралось пять человек: он, брат и сестра Медведевы, Назарова и иуда, как оказалось, Трубицын. В ноябре в Каширу приехал товарищ Степан — Степан Шумилов, руководитель их партийной ячейки. Он рассказал о необходимости совершить экс. Нелюбов не раздумывая согласился. После этого в город прибыл товарищ Андрей. Втроем они обработали других членов кружка и заручились их поддержкой.