– Да, не хочу, – подтвердил он холодно.

– Сколько раз я тебя просила? Тебе что, плевать на мои просьбы? Или ты из принципа?

Он тяжело вздохнул:

– Нет, не из принципа. Просто мне это нужно.

– Макс, ты в жизни не курил, дыма даже не выносил! Это не тебе нужно, это всё чёртов придурок Корышев! – прошипела я. – Бес противоречия, мать его…

Он поджал губы и отвернулся.

– Да, это я, чёртов придурок Корышев. Сложно не признать очевидного, – сказал он, помолчав. – Но видишь ли… Это и раньше было непросто, когда подселения были регулярными, но временными. А сейчас, когда постоянно двоих в себе чувствуешь, а третьего ещё и помнишь, бывает настолько тошно, что вредные привычки становятся чем-то вроде спасительных ритуалов…

– Максюша, прости меня! – я обхватила его и крепко прижалась. – Прости! Не знаю, зачем я на тебя набрасываюсь…

Он обнял меня.

– Ты не виновата. Это раздражение, оно во многом органического свойства. Ты же знаешь, у кикимор портится характер, и у тебя он тоже испортился… чуть-чуть. Нам устроили жизнь, о которой мы не просили. Мы оба не виноваты. Важно, чтобы ты понимала, насколько ты хорошо справляешься со всем.

– Макс, ну как так можно? Какую бы дрянь я ни сказала, какую бы глупость ни выкинула, ты мне рассказываешь, какая я умница и молодец!

– Так ты и есть умница, – уверенно подтвердил он. – Ты… Ты моя родная девочка. Без тебя я ни в чём не вижу смысла. И когда ты впадаешь в отчаяние, у меня руки опускаются.

– Ты и правда веришь, что когда-нибудь мы сможем жить так, как захотим, и там, где пожелаем?

Он улыбнулся:

– Да. Верю. Что-то должно измениться.

– По щучьему велению, что ли?

– На щуку я бы не надеялся, – задумчиво проговорил он. – Только на себя.

– А что мы можем?

Он неопределённо пожал плечами:

– Выбор невелик, в общем-то. Как-то довести до сведения человечества, откуда берётся ККМР, и что надо делать на самом деле, чтобы кикиморы жили нормальной жизнью.

– Хочешь получить переходящее знамя главного городского сумасшедшего?

Он печально хмыкнул. Потом сказал твёрдо:

– Альтернатива мне нравится ещё меньше.

– А что ты считаешь альтернативой?

– То, о чём мечтал Баринов: чтобы кикиморы в мире стали большинством и, соответственно, нормой.

– Ой…

– То-то и оно, что ой, – вздохнул он и промямлил. – Есть для нас с тобой и третий вариант, но я боюсь о нём даже заикнуться…

– Пограничье?!

Он кивнул.

– Правильно: и не заикайся.

Уйти из нашего мира в пограничный смежный – да я даже думать об этом не хотела после того, что со мной там произошло.

– Там есть не только маги-мерзавцы и лесные банды, там ещё есть много прекрасных мест, где можно нормально жить…

– Максим! А как мы всё это оставим?! Эрика, Веронику, ребят?!..

Он покачал головой и очень серьёзно проговорил:

– Никак. Никогда. Ты права, мы не сможем.

Я взяла его за руки и ткнулась лицом ему в грудь.

– Никита, не обижайся, хорошо?

– Да я и не думал даже, – беспечно отозвался он и сжал мои ладони в ответ.

Я бы не отказалась ещё так постоять, но Никита вдруг разжал руки.

– Очень интересно… – протянул он в недоумении.

Я выпрямилась и взглянула туда же, куда смотрел он. На стоянку, что была прямо перед нашим окном, въезжал большой, красивый и несомненно дорогущий джип.

– К кому-то гости приехали, – сказала я. – Интересно, к кому? Вроде у нас нет ребят с такой богатой роднёй.

Никита будто не обратил внимания на мои слова, потянул из кармана телефон, долго ждал ответа.

– Малер, ты спишь, что ли? – недовольно проговорил Никита. – Ну так просыпайся. У нас гости… Нет, думаю, к тебе… Марецкий.

– Это – Лёха?! – изумилась я, кивая на джип. – Откуда ты знаешь?

– Он прошлой весной приезжал к нам в штаб на этой тачке, ещё на новёхонькой. Хвастался. У меня память на цифры, я номер запомнил, – хмуро ответил Никита, убирая телефон.

Это точно, у Макса всегда была отличная память на цифры.

Мне хотелось бегом бежать навстречу нежданному гостю. Нет, вовсе не потому что я скучала по Лёхе Марецкому. Всё проще: всем моим существом я сразу почувствовала, что Марецкий привёз какую-то неприятность. С некоторых пор исключений из этого правила не бывало.

Знала я Лёху давным-давно, с самых первых моих дней в роли «сестры» питерской надзорной дружины. Когда Марецкий был простым дружинником, а потом старшим группы, иногда я оказывалась с ним в рейдах. Он никогда не подводил, не подставлял, а если я, зазевавшись, подставлялась сама, он принимал меры, и было несколько эпизодов, за которые я была ему по-настоящему благодарна. Но была у него одна поганая черта, из-за которой глаза мои на него не глядели. Правила существовали для него только тогда, когда они приносили пользу ему лично. А с тех пор, как он пошёл вверх по карьерной лестнице, быть начальником стало для него удовольствием. И теперь он просто тащился от себя в роли начальника и стража законности и правил. Если раньше он запросто мог, например, избить кикимору или запугать до чёртиков, или применить запрещённый препарат, когда это было ему на руку, то теперь ему куда больше на руку было строжайшим образом соблюдать все законы и предписания. И нещадно карать подчинённых за то, что совсем недавно легко позволял себе. Если буквальное исполнение законов разрушало чью-то жизнь, его это не останавливало.