Как ни страдал я сам, но мне пришлось утешать бедную Веру.

Она совсем теряла присутствие духа; она ежеминутно была готова изменить себе безумным взрывом горести. Я должен был отыскать в душе остатки моего мужества, чтобы поддержать это создание, столь сильное своей любовью, столь слабое в несчастиях.

Я примирился в эти дни с бесхарактерностью княгини Софьи.

Она как ангел-хранитель стерегла и спасала нас. Она за нас помнила, что свет присутствует с нами, и, покорная всем его приличиям, она не дала нам навлечь на себя его осуждение. Ее участие, ее почтительность удаляли от Веры все, что могло поколебать бедную слишком сильно, - и вопросы о моем отъезде, и замечания о ее невеселости. Не знаю, знала ли прежде княгиня борьбу страсти, но для сестры она приучилась предчувствовать все ее движения и угадывать все ее порывы. Словом, она не была сильною подпорою, не могла дать защиты, но она была другом нежным и внимательным; она давала что могла - свои утешения, свои слезы.

У княгини мы простились. Благодаря ей мы хотя в последние, горестные минуты расставания могли предаться влечению чувств без принуждения, без опасения свидетелей. Избавь меня от описания невыразимых мучений этого прощанья... Я оставил Веру без памяти - я вырвался из Москвы, обезумев от горя...

Вот более месяца этому ужасному дню разлучения, и все та же скорбь в душе моей, и сердцу все так же больно! Я не знал, я не подозревал, как далеко простирается в нас способность страдать... Изумительно! Дай бог, чтобы ты никогда не дошла до этого убийственного познания, моя милая и равнодушная Катенька!

Весь свет опустел для меня с тех пор, как ее нет со мною. Служба, товарищи, занятия, все подробности жизни стали мне тягостны и ненавистны. Не знаю, не придумаю, чем скоротать все эти дни с бесконечными их часами, которые тянутся для меня медленнее, нежели для отверженных душ ада их несменная вечность! Мне кажется, что, подобно им, я нахожу роковое неумолимое "всегда"

на своих часах, потерявших для меня все свое значение, всю свою цель. Встаю утром изнеможенный, без бодрости, без цели; ложусь вечером в отчаянии, убитый скорбью. Ничто не может вывести меня из моего каталепсического забытья, ничто не может прервать мое мрачное раздумье, потому что ничто не приносит мне вести о Вере и от Веры! Все мои силы, вся твердость исчезли. Буря страстей опустошила мою душу, и если отсутствие охолодило, оковало ее порывы, то их сменила тоска тяжелая и удушливая, как сон могильный.

Как мучительно оно, это небытие, следующее за сильным волнением, за знойною порою любви! Как трудно возвращаться к вялой вседневности после тревожных, но обворожительных часов упоительного блаженства! Как вся жизнь кажется будничною, когда сердце знало светлые праздники! Одни воспоминания согревают мою озябнувшую душу лучом протекших радостей. Мечтаю о ней, привожу себе на память ее речи, ее взоры - все, все, что очаровало меня... И когда, погруженный в думу минувшего, я теряю чувство настоящего, тогда только свинцовая рука тоски отлегает от сиротевшего сердца. Она, Она! К ней, к ней!
– вот все, что могу сообразить взволнованною, убитою душою!

Недавно, открыв нечаянно какой-то французский кипсек, я попал на следующие стихи:

Un souvenir, une esperance,

Voila le passe, le present

[Воспоминание, надежда - вот прошлое, вот настоящее (франц.)].

И эти слова, так кратко, так хорошо выражающие мое положение, глубоко врезались в моей памяти. Да, воспоминание и надежда - вот что поможет мне дожить, домаяться до конца этого ссылочного года...

Но, невзирая на все мои мучения, я не променял бы моего нынешнего положения на спокойную беспечность моего прежнего равнодушия. Не мне ли любовь ее, любовь, которая озарила меня небесным светом, и ее сердце, которое обещает мне так много радостей на поприще бытия? не принадлежит ли мне она, исполнительница всех моих мечтаний!

Сестра! я жду и надеюсь, и ты жди и надейся со мною.

II

Отрывки из дневника Вадима

Москва, 8-го января, 18.. г.

Полночь

Москва! Я опять в Москве, опять в своем любимом месте, в этом незабвенном городе..: Здравствуй, Москва! Я опять дышу твоим упоительным воздухом, не этим вещественным воздухом, что глотают безотчетно все и каждый, но воздухом твоего радушного гостеприимства, твоей привольной, непринужденной жизни, и грудь моя, долго стесненная, с восторгом вдыхает простор и радость.

Москва! не ты мне жизнь дала, не тебя впервые встретили мои младенческие взоры, когда они любопытно стали озираться на божий свет и спрашивали у всего окружающего новых мыслей, неведомых впечатлений; но ты - родина моего сердца, но ты меня усыновила, прекрасная, в дочерях твоих нашел я осуществление моей мечты - и вечную благодарность пробуждает во мне твое заветное имя! Так вот они, места, где блеснул луч неизведанного дотоле счастья! Как здесь хорошо! Как легко жить здесь!

Счастье?.. Что такое счастье? Ужели я еще помню, что оно?

ужели следы его во мне не поросли тернием с тех пор, как его сменили разлука и страданье? И точно ли счастье озаряет теперь мою душу? Что значит оно, это неполное, с горечью перемешанное чувство, которое так смутно волнует мои думы, так сильно бушует в моей груди? О, нет! это - еще не самое счастье, это - только прообраз его, только предсказанье о нем! Это - только надежда, возможность близкого счастья. Но эта надежда, не есть ли она сама восхитительное ощущение, не есть ли она величайшее благо, когда она заверяет мне все будущее?