– Не буду, – послушно пообещал Арчи.

– Ты не смейся, – фыркнул Ваня. – Они хоть и ученые, а умные. Мы даже не знаем – вооружены ли они.

– Почему это не знаем? – удивился Генрих. – Охранение в пансионате разве не повязали?

– Повязали, – сказал Лутченко. – Только охрана о багаже ничего толком не знает. Они ж не мамочки биологам чтоб чемоданы им паковать.

– Бардак, – с отвращением промолвил Генрих. – Чем дальше на восток – тем больше бардака.

– Это ты сибирякам расскажи, – хмыкнул Шабанеев. – Они дальше к востоку, им приятнее будет это слышать.

Арчи тем временем облачился в шорты. Больше ему ничего не полагалось. По легенде. Впрочем, цепочку с номерным жетоном вэ-эровца ему все же вручили и пришлось ее прятать в спецкарман. Дурацкие законы, но они законы…

– Шериф, – проникновенно сказал Лутченко. – Я тебе не говорил пока. В случае непредвиденных обстоятельств ты должен будешь этого Ицхака Шадули убить. И ученичков его – тоже. Но в первую очередь старика.

– Это еще зачем? – опешил Арчи.

Лутченко взглянул ему в глаза.

– Шадули умеет делать волков. Этого никто на Земле не должен уметь.

Арчи молчал почти полминуты.

– Волков, Виталий, делают не генетики, а генералы и президенты. Если ты еще не понял.

Лутченко виновато вздохнул.

– Да я-то понимаю. Но так уж сложилось, что мы обязаны выполнять приказы. И мы будем их выполнять. Сегодня – ты. Завтра – я. Это разведка. Это политика.

– Черт бы побрал разведку с политикой на пару, – угрюмо сказал Арчи.

– Поберет. Но это все равно не отменяет приказов и необходимости им подчиняться. Увы.

– Заходим, – предупредил махолетчик из кабины. – Пятиминутная готовность.

– Слушайте, – спросил вдруг Генрих. – А зачем вообще нужна эта комедия? Что нельзя было просто послать за яхтой катер с пограничниками? Ну, или с нами в конце концов?

– Нельзя, – пояснил Лутченко. – Во-первых, при нормальном ветре катер яхту просто не догонит. Такую во всяком случае. И еще – по нашим данным в патруле есть люди Варги. И мы не знаем что они могут выкинуть. Понимаешь? Если мы затеем операцию перехвата, мы можем быть атакованы. А сие чревато неожиданностями. Золотых же страшно не любит неожиданности.

– Можно подумать, что я от неожиданностей буду застрахован, – угрюмо заметил Арчи. Он вообще выглядел угрюмо, причем с каждой минутой мрачнел все больше и больше.

«Как бы он не сломался, – озабоченно подумал Лутченко. – Неужели, подведет?»

А вслух сказал:

– У тебя будет фора. В принципе, всю эту шатию можно просто притопить…

Арчи как раз вгонял в узкий карман на бедре метательный нож.

– …но лучше, к примеру, ножичком. Для верности.

– А иглы с парализатором не лучше?

Лутченко недовольно поморщился.

– Шериф, живой генетик, который знает как делаются волки, может попасть под дурное влияние. Его могут похитить. У него могут похитить жену и детей, чтобы вынудить его делать то, что вздумается каким-нибудь психам вроде Варги. А мертвецы забывают все, что знали. Напрочь забывают. Такие дела.

– Так что мне, игломет вовсе не брать?

– Не бери. Не будет лишнего искуса.

– Большое спасибо! – едко поблагодарил Арчи. – Фитиль на семь персон! Место в психушке мне уже забронировали?

– Арчи, – взмолился Лутченко вполголоса. – Не нужно, а? У тебя же семнадцать фитилей за кормой, пусть даже почти все сухие, ты один из наиболее опытных агентов Земли. Если ты не сломался в начале, зачем тебе ломаться теперь? Неужели непонятно: лучше сейчас убить семерых, чем потом эти семеро наделают волков, которые убьют тысячи?

– Прекрати меня лечить, – Арчи неожиданно даже для себя окрысился. – Срал я на всю нашу лицемерную мораль, понятно? Я своей любви в глаза хочу смотреть, и чтобы при этом стыдно не было и взгляд опускать не хотелось! Это ты в состоянии понять?

Лутченко явно хотел напомнить, что вышеупомянутая любовь Арчибальда Рене де Шертарини и сама далеко небезгрешна. Но что-то подсказало ему: не стоит. Именно сейчас – не стоит.

И Виталий Лутченко промолчал.

Промолчал и Генрих, который вдруг подумал, что последнее время слышит от Арчи много трескучих фраз и при этом фразы далеко не так бессмысленны, как пытается выставить тот же россиянин Лутченко. Генриху и самому иногда становилось не по себе. Многое, во что он верил в течение долгих лет, внезапно оказалось не крепко вросшим в землю зданием, а эфемерным карточным домиком, и было сметено первым же легким порывом ветра.