Рихард снова осторожно выглянул, и почти сразу далеко слева бабахнула очередная мина. На этот раз никто не закричал, только основательно засыпало песком нескольких спецназовцев.

Солнце, недавно восставшее из-за горизонта, взирало на весь этот бардак с немым ужасом.

– Ничего, – философски заметил Цицаркин. – Сейчас штурмовики позавтракают, и еще разок пройдутся. Тут-то мы на полкилометра и подберемся.

– А толку? – уныло заметил тот же Герасим. – Там дальше у них точно такая же бетонная линия. А штурмовики опять выдохнутся и жрать улетят.

– Ну и что? – Рихард хотел пожать плечами, но лежа это было неудобно делать. – Спешим мы, что ли? Так помалу-потиху и до Ашгабата доползем.

– И застрянем, – мрачно напророчил другой сибиряк, Михеич. – Потому что от штурмовиков придется отказаться – дома порушат к едрене-матрене.

– Боюсь, – с иронией заметил Цицаркин, – дома наших доблестных вождей взволнуют мало. К тому же, живи я в этих домах – давно бы уже закопался в ближайшем глубоком подвале с чемоданом еды и бидоном воды.

– Это ты умный, – проворчал Герасим. – А они – туркмены…

Рихард фыркнул.

Впрочем, видно было, что Герасим просто потешается. Не считает же он, в самом деле, что туркмены глупее русских?

– Туркмены, сибиряки, – пробормотал Генрих. – А вы не учитываете, что эта публика просто не представляет себе последствия обстрела штурмовиков? Они не могут оценить опасность, им не с чем сравнивать. Вот и будут сидеть по домам. А мы их – штурмовиками…

– Не мы, – холодно уточнил Цицаркин. – И даже не пилоты. И даже не сами штурмовики, в конце-концов, они ничего не соображают.

– А кто же? – с непередаваемым интересом спросил Рихард; вопрос его утонул в грохоте близкого разрыва. «Мамонт» вздрогнул и присел на опорах, еще плотнее прижимаясь к песку. Кажется, ему было страшно.

– От холера, – отплевывавшись, ругнулся третий сибиряк по фамилии Нестеренко. – У меня песок уже везде, даже в жопе.

– У меня тоже! – радостно сообщил Герасим.

Рихард поймал себя на ощущении, что они вот так вот, под обстрелом, валяются уже не первый день и даже не первую неделю. Хотя на самом деле – всего третий час. Валяются и уныло зубоскалят, словно эта вялая перестрелка надоела им до скрежета зубовного бог знает когда. Рутина и обыденность – обстрел, переругивание, жалобы на песок.

Словно они воюют не впервые в жизни.

Дико. Даже он, разведчик не с одним фитилем за плечами, не мог себе такого представить еще в начале лета. А теперь даже удивляться сил не осталось.

– О! – встрепенулся Нестеренко, чутко поводя ушами. – Летят. Ща врежем им по самые гланды!

Все невольно прислушались; в том, что у Нестеренко самый острый слух, все уже успели не однажды удостовериться.

Гул накатывался с северо-востока, с наспех приспособленного под аэродром дна сухого в это время года водохранилища.

Рядом с Цицаркиным завозился и вынул голову из-под брезента водитель «Мамонта». Этот умудрялся безмятежно спать даже под обстрелом. Кажется, он даже толком не понимал чем ему и его послушному гиганту-селектоиду угрожает обстрел.

– А? – спросил он, вряд ли окончательно проснувшись. – Что, едем?

– Пока нет, – успокоил его Цицаркин. – Но скоро поедем.

– А… – протянул водила и почесал кудлатую аморфью голову. – Ладно. Тогда я еще посплю, а как время будет – растолкаете.

– Спи, – позволил Цицаркин. – Растолкаем…

– А все-таки, – не унимался Герасим. – Не пойму я – на что они надеются? Все равно ведь прижмем их. Кольцо ведь. Нас больше. Так нет – ерепенятся, из минометов пуляют…

– Между прочим, – заметил Генрих, – это их земля.

– Да какая тут, мать его, земля, – ругнулся Нестеренко. – Песок один!

– Эй, Гнат, что-то ты как сапожник материшься, – заметил молчаливый сибиряк по фамилии Шелухин. – Не узнаю тебя, прямо.

Нестеренко сокрушенно вздохнул:

– А вдруг, это моя естественная потребность? А при Семеныче я изо всех сил сдерживаюсь?

– Да поджилки у него трясутся, вот и матерится, – насмешливо объяснил Цицаркин.

– А у тебя, можно подумать, не трясутся? – окрысился Нестеренко.

– Трясутся, – спокойно согласился Цицаркин. – Что ж я, неживой, что ли? В конце-концов, я, как и все тут, впервые в жизни под минометный обстрел угодил. А когда рядом мина бубухнет, тут и обосраться не зазорно, я так полагаю.

Герасим нервно захихикал.

В сущности, Цицаркин был прав. У всех у них играли нервишки и тряслись поджилки. И каждый реагировал на эту чудовищную ситуацию по своему: Генрих палил из пулевика, Нестеренко ругался, Цицаркин вежливо хамил и призывал остальных немедленно обосраться, водила спал, Герасим премерзко хихикал при первом удобном случае.