О произошедшем в Риме могу упомянуть лишь потрясшую всех новость: в своих покоях был изрезан и заколот папский аркарий. Нет сомнений, что убийство сие было организовано Кресченсцием. Попытки папы Иоанна очернить патриция успехов не имели. Враги Кресченция подсчитывают его славу и свой позор. Но весь Рим до того обрадован смертью одного из самых лютых взяточников, что по всюду чернь чинит торжества и трактирщики угощали постояльцев за свой счет. До того дошли радостные ликования, что толпа каких-то рабочих ходила и кричала: «Дайте нам убийцу аркария, мы пожмем ему руку!» Можно подумать, они после смерти его станут жить лучше? Другой придет на его место и как бы им хуже не стало. Глупые голодранцы!

Пишу строки сии под крики толпы, лязг ножей, мечей и непрерывные удары. С самого утра по неизвестным никому причинам на площади разгорелась массовая драка. Обычно кто-то учиняет ее с кем-то, иные, охваченные яростью, вступают в драку, что она ширится и множится участвующими. Впоследствии массовая драка разрастается до того, что уподобляется стихийному бедствию, сметающему все на пути. Городские стражи оказались бессильны предотвратить сей ураган людской ярости, как бессильны оказались и рыцари Кресченция. Ныне драками охвачен весь Рим, что нет переулка, где бы ни чинился мордобой. Лавочники увидев, к чему дело идет, спешат закрыть лавки, священники запирают церкви, ибо пред очами дерущихся нет ничего святого.

Дерутся все, ибо ярость охватывает всякого. Дерутся дети, старики, молодые и взрослые. Так что массовость драк очевидна. Последняя такая драка была в 989 год и после себя оставила множество покойников, забитых на смерть и на смерть затоптанных. Выжившие ходили хромые и побитые. Драка 989 года длилась два дня, пока Рим не охватил повальный сон, что крики и лязги сменились храпом.

Ныне уже вечер, а драка лишь разжигается. За окнами квартиры вижу своих соседей, кои охваченные дьявольской яростью, непрерывно дерутся. В такие массовые драки вступают даже паломники, коих в Риме всегда много. Забыв он причинах своего прихода в Рим, запамятовав о святых местах, сии богомольцы смешиваются с дерущимися, словно шайка бандитов. Но особо яростно дерутся неотесанные крестьяне, кои приходят каждое утро в город на рынки с ослами и мулами, навьюченными товарами.

О крестьянах вообще не принято упоминать в наши дни, словно этих голодранцев вовсе не существует. Но я расскажу о них. Ежели кому из потомков не захочется сквозь сии строки заглядывать в страшный мир крестьянства, то пусть просто перелистает затраченный на них пергамент и продолжит чтение дальше. Но каждому имеющему власть и деньги, родившемуся в знатной семье, надлежит знать, что такое мир крестьян, дабы ни с кем не случилось того, что было с кардиналом Гильдебранди-Альдобрандески.

Как-то кардинал Гильдебранди-Альдобрандески имел неосторожность заговорить с крестьянами. Будучи одетым в богатые светские одежды, он ехал на коне мимо деревни, не имея никакого с собой сопровождения. В Риме всем известно, сколь мастерски владеет мечом сия духовная особа, любящая охоту и женщин. У леса этот бесстрашный кардинал-рыцарь услыхал дивную мелодию деревенской свирели, что такой мелодии божественной ранее никогда не слыхивал. Ничего не зная о мрачном мире крестьян, сын графа и внук графа, кардинал Альдобрандески имел неосторожность слезть с коня, дабы увидеть, кто играет столько дивно. В лесу у костра сидели трое мужланов из ближней у лесу деревни. Увидев богача, они тут же высмеяли его, но все же имели интерес узнать, что такая особа делает в сих местах. Впоследствии кардинал удивленно рассказывал, сколько удивился бессвязности и вычурности крестьянской речи, коя на слух просто отвратительна, полна брани и пошлостей. Нищие, крестьяне, разбойники и иная голыдьба имеют свой язык, отличный от того, коим изъясняюсь ныне я. Их язык состоит из разного рода неведомых знатным и богатым, слов. Заслышав такие выражения, как «сморкачи», «кувыркала», «фраер», «фуфло», «суки» и иные словеса, кои кочуют еще от крестьян Древнего Рима, ибо иного наследия голодранцы иметь не могут, кроме брани, знай, перед тобой тот, кому можно не платить жалования, то есть – простолюдин.

Итак, кардинал Альдобрандески обратился к игравшему на свирели крестьянину: «Не слыхивал я столь дивной свирели, сколь живу на свете. Прошу сыграть для меня». Тот крестьянин, к коему обращался кардинал, имел возможность жить в замке Его Высокопреосвященства, но он предпочел сломать свирель об колено: «Клянусь Богом, я не стану играть для богача!» Лишив себя возможности жить, как человеку возможно, сей пес показал нам, что у людей его поганого сословия нет ума, но они полностью движимы ненавистью, завистью и живут простейшими порывами, кои не подвергают никакому обмыслению. Спугнул крестьян меч кардинала, ибо они готовы были уже напасть на чужака.

Крестьянин – всегда брюзга, грубиян, ненавидящий богачей. Его жизнь полна страданий, голода, насыщена несправедливостью, а дух полон ненависти до краев. Тяжелая работа от зори до сумерек опустошает в нем все человеческое. Если он не поднимает глаз, то лишь потому, что никому не доверяет и всех боится. Посему сколь много жалоб крестьян на жестокость господ, столь же много жалоб господ на грубость крестьян. Синьору иной раз столько приходится наслушаться от своих крестьян, что жить стыдно держа в памяти такие речи.

Крестьянин – это чудовище, взрощенное нищетой, вскормленное безграмотностью и всю жизнь сопровождаемое страхом перед завтрашним днем. Он не говорит, а лает. У него крепкие руки и ноги, хотя в них нет мускул. Он – черная как уголь скотина с грязной мордой, со звериными голодными глазами. В драках, кои всегда в деревнях в почете, у него не раз был сломан нос.

Крестьянам не ведомы понятия о красоте. В них не воспитано понимание того, без чего человек образованный и выросший в удобстве, не мыслит себе жизни. Даже красивая женщина возбудит желание в чреслах крестьянина такое же, какое и его соседка с гнилыми глазами и кожей цвета навоза. Они одеваются во что попало. Как и собакам, им не ведомо ничего о красоте. Их одежда ничего не стоит, ибо делают они ее сами из льна и шерсти. При том я никогда не видел, чтобы кто-то из них стремился сшить себе одежду хотя бы ровно, не говоря о том, чтобы как-то ее украсить. На ноги они наматывают бычьи шкуры, перевязывая их липовыми нитями. Торс мужика чаще всего гол, грязен и волосат. На их женщинах одежда всегда грязна, смердит, латана-перелатана и состоит из кусков каких-то тряпок. Господь определил им быть такими и умирать подобно скотам. Невозможно представить полную для них свободу, ибо им о свободе ничего не известно. Утратив одного хозяина, крестьянин, подобно бездомному псу, будет бегать в поисках нового. Даже те крестьяне, что являются свободными, ищут кому служить, ибо не имеют смелости принимать решения сами и думать, но все это ожидают от других. Граф Тускуло Григорий I Теофелакт так сказал о нуждах крестьян: «По воскресеньям пусть едят чертополох и колючки, а по остальным дням – сено. Хлеба для них быть не должно!»

У крестьян нет привязанности ни к кому. Даже ради родственников в их среде не принято жертвовать собой, будь то даже собственные дети. Все там вертится вокруг еды – сыты будем или снова придется голодать? В их поганых семьях не до любви. Как правило, крестьянин держит свою семью в ежовых рукавицах, дабы быть хоть в своей жалкой лачуге главным.

Угрюмые лица, одинаковые, что у мужчин, что у женщин цвета навоза из-за солнца и грязи. Потомки могут обвинить меня в ненависти к крестьянскому сословию, но я уверяю: ничего нет более дикого и жестокого, чем сервы и вилланы. Даже рыцарское сословие не такое дикое, как крестьянское.