Шрифт:
Например, как пишет А.П. Толочко в недавно опубликованном исследовании, «то, что Святослав Игоревич, отделенный лишь одним поколением от Олега, дал его имя своему сыну, должно указывать, как кажется, что, по крайней мере, в его время Олега считали не просто близким родственником, но, может быть, и прямым предком. К началу XII века этого уже не помнили, и Сильвестр довольно расплывчато определил его как “суща от рода” Рюрикова. Впрочем, к этому времени забыли и о других представителях княжеского дома, например племянниках (а значит, также братьях и сестрах) Игоря и Ольги, упомянутых договором 944 года и Константином Багрянородным. Имена некоторых из них – Игорь, Володислав, Предслава, Улеб, Якун – сохранены договорами. Но из всего довольно многочисленного в середине X века рода (Константин, например, упоминает восемь родственников и шестнадцать родственниц Ольги) могли уверенно указать только на всё тех же избранных персонажей византийских хроник, что и Иларион: Игоря, Ольгу, Святослава» (Толочко, 2015, с. 44–45).
Олег или Ольг – это имя встречается нам часто на страницах ранней отечественной истории, равно как и Игорь (да и Святослав). Из ближайших к нам Игорь Ярославич (ум. 1060), сын Ярослава Мудрого. Между тем, как в случае с Рюриками, это, увы, не густо, хватит пальцев одной руки для пересчёта и ещё даже лишние пальцы останутся! Это имя в родословной князей Руси появится снова лишь спустя два столетия после смерти того самого варяга Рюрика, словно бы неожиданно вспомнили. (Почему так, мы объясним в разделе 2, когда речь пойдёт о родословной Орвара-Одда, мы ещё вернёмся к этому интересному моменту.)
Если продолжить за А.П. Толочко, у Олега Святославича (ок. 1053–1117) – внука Ярослава Мудрого и сына черниговского и затем киевского князя Святослава Ярославича – будет внук, и тоже Олег Святославич (ум. 1204), а также и сын Игорь Ольгович (ум. 1147). В честь уже этого Игоря из рода Ольговичей будет назван сын Святослава Ольговича, памятный всем по «Слову о полку Игореве» – Игорь Святославич (1151–1201).
Будут Олеги да Игори и в роду рязанских князей.
Просто малоубедительная гипотеза Комаровича о Роде как о домовом по понятным причинам не понравилась Борису Александровичу Рыбакову, у которого на этот счёт было своё, не менее спорное, как сегодня понятно, мнение. И он жёстко среагировал на то, что задевало его собственные построения. Но вместе с этим, увы, вначале отринул и здравые идеи, чтобы, как мы увидим, всё-таки вернуться к ним годами позже.
Наконец, к вопросу о ранних воззрениях Б.А. Рыбакова приведём слова из уже упомянутой его книги «Киевская Русь и русские княжества IX–XIII веков»:
«…В русской летописи Олег присутствует не столько в качестве исторического деятеля, сколько в виде литературного героя, образ которого искусственно слеплен из припоминаний и варяжских саг о нем. Варяжская сага проглядывает и в рассказе об удачном обмане киевлян, и в описании редкостной для норманнов-мореходов ситуации, когда корабли ставят на катки и тащат по земле, а при попутном ветре даже поднимают паруса. Из саги взят и рассказ о предреченной смерти Олега – “но примешь ты смерть от коня своего” [3] (выделено нами. – Авт.).
3
Надо ли это понимать так, что в 1982 году Б.А. Рыбаков считал сагу об Орвар-Одде одним из первоисточников летописи, а не наоборот?
<…> Поразительна неосведомленность русских людей о судьбе Олега. Сразу после обогатившего его похода, когда соединенное войско славянских племен и варягов взяло контрибуцию с греков, “великий князь Русский”, как было написано в договоре 911 года, исчезает не только из столицы Руси, но и вообще с русского горизонта. И умирает он неведомо где: то ли в Ладоге, где указывают его могилу новгородцы, то ли в Киеве…
Эпос о Вещем Олеге тщательно собран редактором “Повести временных лет” для того, чтобы представить князя не только находником-узурпатором, но и мудрым правителем, освобождающим славянские племена от дани Хазарскому каганату. Летописец Ладожанин (из окружения князя Мстислава [4] ) идёт даже на подтасовку, зная версию о могиле Олега в Ладоге (находясь в Ладоге в 1114 году и беседуя на исторические темы с посадником Павлом, он не мог не знать её), он, тем не менее, умалчивает о Ладоге или о Швеции, так как это плохо вязалось бы с задуманным им образом создателя русского государства, строителя русских городов. Редактор вводит в летопись целое сказание, завершающееся плачем киевлян и торжественным погребением Олега в Киеве на Щековице. Впрочем, в Киеве знали еще одну могилу какого-то Олега в ином месте. Кроме того, из княжеского архива он вносит в летопись подлинный текст договора с греками (911 года).
4
Речь о сыне Владимира Мономаха Мстиславе, мать которого, Гида Гарольдовна, происходила из англов, а жена была дочерью свейского короля Христина. Таким родством Б.А. Рыбаков объясняет тяготение услужливого летописца к Северу (Рыбаков, 1984, c. 301–302). С тем же успехом можно предположить, что в это время, напротив, в летопись был введён «основатель династии» Рюрик.
В результате редакторско-литературных усилий Ладожанина создается новая, особая концепция начальной истории, построенная на двух героях, двух варягах – Рюрике и Олеге. Первый возглавил целый ряд северных славяно-финских племен (по их просьбе) и установил для них порядок, а второй овладел Южной Русью, отменил дань хазарам и возглавил удачный поход 907 или 911 года на греков, обогативший всех его участников» (Рыбаков, 1982, с. 310–312).
Не вполне понятно, почему «умалчивает о Швеции», хотя это далеко не единственная земля «за морем» (!). А свеи (шведы) не то же самое, что урмане (норвежцы). Вспомним хотя бы летописное:
«Афетово же колно и то: варязи, свеи, урмане, гот, русь, аглян, галичан, волохове, римлян, нмци, корлязи, венедици, фрягов и прочии, присдять от запада къ полуденью и съсдятся съ племенем Хамовомъ…
В лто 6370. И изгнаша варягы за море, и не даша имъ дани, и почаша сами в соб володти. И не б в нихъ правды, и въста родъ на род, и быша усобиц в них, и воевати сами на ся почаша. И ркоша: “Поищемъ сами в соб князя, иже бы володлъ нами и рядилъ по ряду, по праву”. Идоша за море к варягом, к руси. Сице бо звахуть ты варягы русь, яко се друзии зовутся свее, друзии же урмани, аньгляне, ини и готе, тако и си» (ПВЛ, подг. текста, пер. и комм. О.В. Творогова).
Так называемая «Иоакимовская летопись» в изложении В. Татищева, определяя Вещего Олега как «урманина» (Рюрик «предаде княжение и сына своего шурину своему Олгу, Варягу сущу князю урманскому»), согласуется в этом с «Сагой об Одде Стреле», по версии которой Одд был родом из Западной Норвегии. Только если сага делает Одда зятем Херрауда Старшего, то «летопись» называет Олега шурином Рюрика, то есть братом его жены. Каждый из вариантов может быть правильным (если, конечно, полулегендарный Рюрик исторически имеет хоть какое-то отношение к вполне историческому Олегу Вещему, и всё это – не плод переосмысления и редакции летописей десятки и сотни лет спустя после событий!).