– Как же так?! Нельзя же так делать! – закричал он отчаянно.

Он и сам позволял пожилым и не слишком денежным сельчанам спиливать берёзку-другую, неучтенную и, как правило, больную или попаленную. Но всегда просил всё аккуратно убрать. А здесь кто-то просто варварски срубил огромную плантацию, почти полностью уничтожив колок. С краю леса он увидел большой муравейник, раздавленный пополам проехавшей грузовой машиной.

– А вас-то за что, ребята? – и Сашка начал руками сгребать разваленную муравьиную кучу, не найдя, как выгнать из себя нахлынувшую злобу. Миллионы муравьёв, радуясь, что им помогают, или, наоборот, не понимая этого, полезли на него и под одежду, кусая и поливая его кислотой. Когда он выправил кучу и пришёл в себя, по нему ползало коричневое шевелящееся покрывало. Он снял одежду и аккуратно её вытряс, смёл с себя рубахой муравьёв и, ощущая огонь во всём теле, решил: «Вот и хондроз полечил!» Оделся, заскочил в «УАЗик» и полетел в деревню.

«Если дрова спилили, они где-то есть. Пилили много, значит, на продажу. Проеду по колхозу, всё равно увижу, где лежат…» И, следуя мыслям, в голос сказал:

– Узнаете, почём сейчас лес ворованный, узнаете…

***

Действительно, в деревне уже во втором дворе гора дров. Здесь жили пенсионеры, он их хорошо знал. Поэтому дед Иван, ничего не скрывая, рассказал, что лес купил у Гришки Жердова за заранее оговоренную сумму.

– А мне самому пилить невмочь, силов уже не хватает. А Гришка сказал, что у него выписано, и на дрова претензий нет. Он ещё мне комлей не накидал, дескать, дед старый, чтобы проще тебе было. Молодец!

– Молодец… – Сашка плюнул в сторону.

– А что это у тебя лицо такое красное, сынок, опалился поди?

– Опалили, – отмахнулся Сашка и, запрыгнув в «УАЗик», поехал дальше по деревне.

Жердов привёз дрова на шесть дворов. Если считать, что его газик запросто берёт шесть полных лесин, то украл он около тридцати стволов полновесных, взрослых деревьев – это целая роща.

«Надо что-то решать», – Сашка поехал к дому Жердова в конец улицы, к речке.

***

У Гришки праздник. Сам он небольшого роста, но очень крепкий и прыткий, как шарик. За сараями, ближе к реке, дымил мангал, стоял грубый, из свежего тёса, стол. За столом сидел хозяин и трое нерусских мужиков, пятый крутился вокруг мангала. Увидав Сашку, Гришка резко соскочил и вразвалку, как маленький медведь, пошёл навстречу.

– А, вот кого я вижу, – произнёс он нараспев, – власть идёт ко мне в дом.

Сашка, распираемый гневом, прошёл мимо него и сел за стол.

– Нежданный гость хуже татарина, – провожая лесника сузившимися глазами, тянул Гришка, – но я рад, рад… – нисколько не волнуясь, сел напротив лесника, положил тяжёлые руки на стол и мрачно спросил:

– Чё надо?

– Надо, чтобы ты весь лес, что спилил, выписал по закону. Потом, чтобы оплатил за браконьерский поруб хотя бы половину, а на остатки рассчитайся со своими работничками, и чтобы ноги вашей в лесу больше не было. Если нет, подаю на тебя заявление в милицию, только не сюда, а сразу в городскую прокуратуру.

– Слушай, – Гришка тяжело смотрел в упор, сжав до белого пальцы переплетённых рук, – давай я тебе две тысячи дам, ты бабе своей платье купишь, а себе костюм. И квиты. И жить будем дальше по-хорошему, может, даже вместе работать будем. А если нет, то пошёл вон отсюда, пока я тебя на мангале не сжарил.

Сашке хотелось схватить его за горло прямо через стол и давить, пока он не запросит пощады, пуская пену. Но диким усилием воли он подавил в себе ярость и, стараясь не торопиться, внятно произнёс:

– Жду три дня. Если нет, сделаю, как сказал. В лесу увижу – застрелю.

Встал, и стараясь держаться спокойно, ушёл. Сзади раздался визгливый хохот и громкий лающий голос Гришки.

***

Дома топилась баня. Жена сначала не увидела, но когда он разделся, испуганно вскрикнула:

– Сашенька, что это?

Сашка с ног до головы был красный, как обжаленный крапивой. Кожа горела, но он, улыбаясь, ответил:

– Муравьям помогал дом строить, а они не поняли. Зато хондроз мне подлечили.

Ира испуганно заплакала, а дочка трогала его красное тело и серьезно говорила с умным лицом:

– На солнышке, наверное, обгорел.

Сашка поцеловал дочь и пошёл париться.

Ночью Ира, гладя его грудь, тихо сказала, как бы себе:

– Я беременна.

Он сначала не придал значения, но когда понял, подскочил:

– Правда?

– Да, точно. А ты сам не видишь? – и она приподнялась над ним.

Её тело, и без того красивое, сейчас налилось материнским соком, сгладившим все угловатости и наполнившим груди живой силой. И ему вдруг показалось, что от неё идёт какое-то мягкое мерцание, тёплое и манящее.

– Милая моя, любимая… Какая же ты молодец, родинка моя…

Он обхватил её и, прижимая к себе, целовал всю, а она, помогая ему, шептала:

– Тише, тише… Машу разбудишь… – и благодарно принимала, прирастая к нему телом.

Утром, отведя дочь к Сашиной матери, она на автобусе уехала в райцентр, в больницу – вставать на учёт. Муж, управившись, взял старое ружьё, из которого стрелял только по банкам, и поехал в лес.

***

Ира вышла из больницы. Удивительно тёплый сентябрьский день ещё больше поднял настроение. Всё хорошо. Беременность удачная, и, скорее всего, через восемь месяцев их станет четверо. Жёлтый и чуть-чуть красный вдалеке лес, чистый, с понятным и родным осенним вкусом воздух – всё радовало её, как ребёнка, заставляло ещё острее чувствовать и поэтому больше радоваться. До последнего автобуса было долго, и она решила пройтись по хорошей погоде и, возможно, доехать на попутке. Эти двадцать километров её не пугали, день ещё долог, да и машин к ним ездит много. И правда, буквально через полкилометра её догнала легковушка. Это был их, деревенский, Жердов, со своими друзьями: то ли узбеками, то ли таджиками. Он остановился.