о температуре, отцовском позволении и плохих домработницах

Иван

Я проснулся рано, по привычке.

Открыл глаза, как раз до будильника. Мой день обычно начинается с пробежки, контрастного душа и завтрака, а еще, приоткрывая глаза, я знал, что сегодня никуда не побегу. Меня знобило и в голове стучала боль, но все это потеряло всякий смысл, когда я понял, что рядом со мной на кровати лежит какая-то блондинка.

Я сошел с ума? Впервые напился до беспамятства? Где я вчера шлялся, что припер в дом это?!

При попытке приподняться рухнул обратно, едва сдерживая стон. В груди очень сильно болело и дышать было тяжело, но и эта мысль в моей голове сбилась от осознания, что я совершенно голый под одеялом. Какого?

Только тут я вспомнил про тупую блондинку по имени Кира. Эта гадина толкнула меня в дурацкий фонтан, а потом увязалась за мной и яду предложила, а теперь еще и в кровать мою залезла. Вот же…

Или не залезла?

Вспомнить, что вообще происходило после нашего с ней появления у меня дома, я был не в состоянии, поэтому попытался встать и зашипел, потирая зад — его словно приложили чем-то тяжелым. От этого вопросов стало только больше.

Осмотрелся. В комнате все было как-то не так, но вникать я не стал, решив, что сначала все же надо надеть штаны и хотя бы умыться.

Выполнить нехитрые действия оказалось проблематично. Во всём теле мучила слабость, голова кружилась. Чувство, что снова поднимается температура. А в мыслях крутился навязчивый вопрос: «Мы переспали или нет?», иначе как объяснить то, что блондинка в моей кровати? Я так отрубился, что ничего не помню…

Представить обстоятельства, при которых я потащил бы кого-то в кровать, было сложно. У меня вообще все и всегда сложно. В последний раз, когда вокруг меня вилась девица, хлопая глазками, а я повелся, пришлось стыдливо улыбаться родителям. Мне было шестнадцать и мозгов у меня тогда было… ну побольше, чем у Киры, конечно, но поменьше, чем сейчас. Умная интересная девушка в форме моей частной школы, что так случайно каждый вечер попадалась мне на глаза, оказалась молодой журналисткой и так переврала некоторые мои неосторожные высказывания, что пресса захлебнулась слухами о конфликтах в нашей семье. Больше я на женщин не ведусь и уж тем более не привожу сюда никого, но…

В итоге я стою как дурак с щеткой во рту, в шортах, домашних тапках и толстовке (холодно же) и пытаюсь понять, как же меня так угораздило.

«Надо позвонить ее отцу, иначе меня собственный просто убьет» — понимаю я, бросаю щетку с пеной, полоскаю рот и бегу в кабинет. Телефон мой оказался там на столе. По привычке положил его у ноутбука, как пришел домой. Там же рядом — договор. Не подписанный.

Это она зря, но сначала Рогозин. Его согласие на этот самый договор мне нужно, ну и чтобы никаких недоразумений.

Пока я роюсь в шуфлятке стола, понимаю, что еще немного и начну зубами стучать — так меня трясет, но ничего, она у меня ответит… Знать бы только, что у нас ночью было и чего не было.

Забираю с дивана плед, заворачиваюсь в него и с ногами сажусь на рабочее кресло, через приложение на телефоне поднимаю температуру в квартире. Вдруг поможет?

Нахожу в записной книжке нужный номер. Набираю, плохо представляя что говорить.

«Доброе утро, вы там хотели, чтобы я женился на вашей дочери, так вот, я понял, что точно не хочу, но сейчас она спит в моей кровати, и я не знаю, что было вчера»?

Неплохо, конечно, если хочешь выставить себя ненадежным болваном, но я после окончания университета буду напрямую помогать отцу и рано или поздно унаследую банк, если, конечно, не буду валять дурака, а я не буду. Конечно же, мне совершенно не выгодно портить себе репутацию.

Молодые, все бывает? Может, и бывает, но, честно, если бы кто-то так обошелся с моей сестрой, навсегда бы угодил в список людей, с которыми я не стану вести дел.

Ее отец мне был нужен, вернее даже не он, а его уважение, так что, несмотря на дрожь во всем теле, мне пришлось собраться.

— Слушаю, — ответил мне строгий мужской голос.

Человек явно не привык спать долго, а это значит мы точно найдем общий язык.

— Доброе утро, Константин Игоревич, — говорю я и сразу замолкаю. У меня страшный охрипший голос, такой жуткий, словно мне лет сто.

— Как я понимаю, Иван Сергеевич Зацепин? Верно? — говорят мне неожиданно в трубку.

— Да, — отвечаю я. — Извините, что звоню вам так рано и в таком состоянии, но это касается вашей дочери.

— Твой отец говорил, что ты не настроен на брак, — неожиданно говорит он. — Что изменилось?