Затеплились звезды, кругом развернулась бесконечная панорама горных вершин, красиво плававших в серебряном мерцании ночи. Деревья стояли, словно кто-то украсил их венками, сплетенными из ползучих растений, и ледяными гирляндами, которые свисали с них. Как будто все это изваяно волшебной рукой неведомого художника. Помаки шли сосредоточенно, порою по грудь проваливаясь в сугробы, не обращая внимания на окружающую красоту. Ветер и поземка вскоре замели их кривые следы, и только луна – яркая и ясная – еще долго маячила над их головами кровавым полумесяцем. Прошло много времени, пока им удалось достичь ближайшей деревушки. Хозяин харчевни, анатолийский турок, и его редкие клиенты с любопытством поглядывали на незнакомцев, ввалившихся посреди ночи в одежде, покрытой снегом с панцирем изо льда. После ужина горбоносый тронулся в сторону Казанлыка, а его партнер остался ночевать в гостинице, чтобы поутру также отправиться по направлению к Адрианополю.

О том, что турки готовят покушение на графа Игнатьева и главнокомандующего русской армией – великого князя Николая Николаевича, тайный русский агент в Константинополе Поль Анино узнал совершенно случайно из подслушанного частного разговора в Порте. Его послание в Бухарест, куда первоначально направлялся Игнатьев, к сожалению, запоздало. Слишком запоздало. Когда русский посол в Бухаресте Стюарт получил расшифрованный текст, Игнатьев, торопившийся в Адрианополь, переправлялся на гребном судне через ледяные заторы на Дунае.

Слежка началась с Тырново. Наружных агентов у турок было несколько, и они, сменяя друг друга, «вели» Игнатьева и его товарищей по остальному маршруту следования. Делать это было просто – в Тырново русский посланник приобрел весьма примечательные коляску и фургон и далее передвигался только в коляске. Ночью путники уже были в Габрово. Здесь турки разделились: пара агентов осталась приглядывать за царским посланником, а пара выдвинулась в район перевала к так называемому Орлиному гнезду.

С утра русские дипломаты начали подъем в горы. Коллеги и подчиненные Игнатьева – чиновники Вурцель, Щербачев и Базили – решили подниматься пешком, а Николай Павлович, упорствуя, остался в коляске, которую иногда приходилось проводить чуть ли не на руках сквозь узкую дорожку, так как все было забито телегами, фургонами, зарядными ящиками и орудиями. В этот момент от толпы болгар, расчищавших дорогу для подъема русских войск, незаметно отделилась темная фигура. Скрывшись за снежной пеленой, человек стал спешно карабкаться по одной, известной только ему, тропинке на вершину горы. Наверху его ожидали изрядно озябшие помаки – горбносый и его друг.

Они уже знали, что им предстоит сделать.

Подобраться к человеку такого ранга, постоянно окруженному военными и казаками, почти невозможно.

Крутой и опасный спуск и подъем – практически не оставлял шансов на спасение потенциальной жертве.

Осталось только выбрать оптимальный способ убийства.

Казанлык, небольшой болгарский городок, был в 20 верстах от Шипкинского перевала. После недавнего Шейновского сражения престала существовать одна из самых боеспособных турецких армий Вессель-паши, а перед русскими войсками открывался прямой путь на Адрианополь и на Стамбул. Город был заполнен военными частями и болгарскими ополченцами, здесь же находилась и ставка главнокомандующего.

На обочинах при въезде в Казанлык валялись замерзшие людские тела вперемешку с трупами животных, оглоблями вверх торчали телеги и экипажи, которым так и не суждено было добраться до спасительного пристанища. Ветер разметал по дороге вырванные из Корана листки бумаги с арабской вязью, напоминавшие диковинных бабочек. Турки, ослепленные страхом перед русскими, бросали свой кров, имущество, массово гибли в давках по пути. Железная дорога отказалась от приема беженцев. Последний состав, уходивший в сторону Адрианополя, был доверху забит отрядами турецкой пехоты-низама и кавалерии, солдаты штыками и прикладами отгоняли от вагонов орущих женщин и детей. Первые казачьи разъезды русских опоздали всего на час. Увидев их, обезумевшая от ужаса толпа бросилась с перрона врассыпную. Люди топтали и давили друг друга. Раздавались душераздирающие крики упавших. Поэтому в январе 1878 года Казанлык больше напоминал долину смерти, а не свое поэтическое название – «долина роз».

Мертвые тела и не менее страшные уцелевшие брошенные собаки. Таким предстал перед глазами горбоносого этот городок. Миновав рыночную площадь, минареты и обгоревшие дома с заснеженными черепичными крышами, путник добрался до почтовой станции, которая имела несколько удобных отдельных комнат с коврами для приезжих и почетных гостей. Заведующий станцией старый, много повидавший на своем веку турок, с лицом изборожденными глубокими морщинами, напоминавшим пересохшее русло реки, молча указал ему на полуоткрытую дверь в одну из комнат. Там, в клубах дыма, поджав под себя ноги по-турецки, сидел светловолосый молодой человек в партикулярном европейском платье и в плотных шерстяных носках. Его остроносые, сделанные по последней моде полуботинки, аккуратно стояли у ворсистой кромки ковра. Гость курил кальян и сосредоточенно думал о чем-то своем, прикрыв глаза. За эти две недели произошло нечто невероятное, не укладывающееся у него в голове. Логика событий была нарушена.

Фон Поггенполь, директор информационного агентства «Эженси Женераль Руссе», родился в Лифляндии. Свою малую родину он считал не частью Российской империи, а «немецким государством остзейской губернии», ошибочно и, естественно, временно существующей в рамках этого варварского славянского образования. Подданный России получал русское жалованье, ел русский хлеб и всеми фибрами души ненавидел свою же страну. Поггенполь искренне полагал, что лишь при помощи чужеземного ярма русские были насильственно подняты на первую ступень цивилизации, остальные же ступеньки были вымощены трудолюбивым прусским гением. Высокомерие и неприязнь к русским не помешали молодому человеку составить довольно неплохую карьеру. Благодаря связям в аристократических придворных кругах, Поггенполь возглавил информационное агентство при Министерстве иностранных дел, что вполне соответствовало поставленной перед ним задаче. А задача заключалась в том, чтобы исправно снабжать своих берлинских родственников и их покровителей доступными ему сведениями военного и политического свойства. Его двоюродный дядюшка был близок к «железному канцлеру» Германии Отто фон Бисмарку. В декабрьском письме дядюшка сообщил племяннику, что канцлер в интимном дружеском кругу прямо заявил о своем наплевательском отношении к болгарам, этим «овцекрадам с нижнего Дуная». Однако политические результаты войны, которые Бисмарк увязывал с будущим международным положением Германии и ее соседей, его крайне интересовали. Поэтому германский посол в Константинополе получил инструкцию, по возможности, «утопить в чернилах» весь болгарский вопрос. «Железный Отто сложил свою карту Балканского полуострова, по которой следил за ходом войны, – писал Поггенполю берлинский родственник, – и сказал, что до весны она ему не понадобится. Зимой наступление через Балканы невозможно. Эту точку зрения разделяет и старик Мольтке».

К такому же выводу пришло и правительство Австро-Венгрии. Все исследователи Балкан считали Шипкинский и Траянский перевалы непроходимыми для войск в зимнее время и, тем более, для артиллерии. На этих крутых горных склонах бесследно исчезли римские легионы, а турки, покорившие Византию и болгарское царство, предпочитали искать обходные пути. И невозможное возможно. Особенно с этими русскими, которые действовали вне рассудочной логики. Шипка и Траян пали в считаные недели перед натиском небольших отрядов, едва ли превосходивших турок, защищавших эту твердыню природы. Решительный поворот событий, произошедший за две новогодние недели, сильно встревожил и Берлин, и венский двор. «Поистине, положение немцев и австрийцев было бы весьма приятным, если бы мы, а не славянские дикари имели бы свой естественный выход к Адриатическому и Средиземному морям, – меланхолично рассуждал Поггенполь, покуривая кальян, – а пока восточная часть Германии искромсана, как объеденный крысами хлеб!»