Офицерзадержался.

— Meine Herren, jetzt wird Ihr Offizier mit Ihnen sprechen.[8]

— Какой ещё «ваш офицер»?! Федя, это ловушка!

Но немец спокойно стоял с поднятой белой тряпкой, не делая попыток выстрелить или кинуть гранату, или учинить ещё что-то.

— Пашка, едрить твою компанию!.. Ракета!..

Но Пашка уже добрался до заднего окна, высунулся, изогнул руку — и над лесом, над залитым луной прудом потешной мельницы взвилась ярко-зелёная шипящая звезда.

Немец дёрнулся было, но ничего — никто из его подчинённых не пальнул. Неплохая у них дисциплинка…

Из-под леса, из тьмы и тени к нему выбралась ещё одна фигура, на сей раз — в долгополой нашей шинели. Луч фонаря побежал по стенам домика, поднимаясь к окнам —

— Ослепить хотят! — Варлам вскинул «фёдоровку».

Но немецкий офицер, видать, и сам сообразил, что сейчас последует. Резко ударил по чужой руке с фонарём, что-то прошипел зло. Луч поспешно опустился.

— Эй, кадеты! — заговорил новоприбывший. — Хорош дурака валять. Мамки вас по домам уже заждались. Валяйте отсюда подобру-поздорову. Никому вы не нужны, все вас предали и от вас отреклись. Столица в наших руках. Славный Балтийский флот весь поднялся за дело свободы. Крейсер «Заря» и броненосец «Гражданин» вошли в Неву. Линкор «Воля» — в устье Морского канала. Никто не желает вас убивать, вы ещё можете послужить новой Российской республике!..

— Не знаю ни таких крейсеров, ни такого линкора! — гаркнул в ответ вдруг Пашка. Оно и понятно — старший брат у него ходил лейтенантом на «Изяславе».

— Нечего кораблям, что трудовым народом созданы, плавать под всякими там «императорами» да «государями». Новое время, и названия новые!..

— «Плавать»?! Купчихи дебелые в купальне «плавают», а корабли ходят!.. И вообще, кончай брехать!.. Что тут немчура с тобой рядом делает, а?!

— Помогает нам обрести свободу! — не растерялся переговорщик. — Сбросить прогнившее самодержавие!

— Свободу? Что-то своего Вильгельма они скидывать не торопятся!

— А нам-то что? Лишь бы помогли!..

Пашка и Варлам уставились на Федора. Мол, давай, кадет-вице-фельдфебель, ты у нас главный, веди переговоры! Тяни время, уж коли взялся!

— Так если город под вашими, что ж вы тут делаете? — не упал лицом в грязь Федор. — Идите себе! Езжайте… в город. Чего на нас-то полезли?

— Сказал ведь уже — чтоб вас, дураков несчастных, матерям вашим сохранить! — гаркнули с улицы. — Значится, так: пять минут даю и чтоб духу вашего тут не было! Убирайтесь на все четыре стороны. Хотя — хорошего лишь вам желая! — советую без промедлений явиться на станцию Мариенбург; записаться в тамошнем отделении военно-учётном комитета, в порядке, как распорядилось Временное Собрание, встать на учёт. Смотрите, мальцы, нет больше над нами самодержавного гнёта, жизня совсем по-иному теперь пойдёт, кто на подножку вскочить успеет — того и ананасы в шампанском.

— Спасибо, — вежливо отозвался Федор. — Ананасы не люблю, шампанское не пью. Ваше это «Временное Собрание» не признаём. А «убираться» мы, александровские кадеты, не обучены. Да и то сказать — мы побежим, а вы нам в спины. Дамба открытая, луна светит…

— Чего это сразу «в спины»? — обиделся говоривший. — Нам вообще делить нечего, молодой Российской республике нужны и солдаты, и офицеры. Чего мы вообще друг в друга стреляем? Присоединяйтесь к нам! Временное Собрание…

— Есть банда забывших присягу узурпаторов! — отчеканил Фёдор.

Наступило молчание. Потом немецкий офицер пожал плечами, и две фигуры стали пятиться, по-прежнему высоко держа белую тряпку на штыке.

— Подштанники, никак, навернули, — хохотнул Бушен, хотя Федя знал, как трясёт сейчас приятеля. Чего уж там, его самого трясло.

— Пригнулись! — бросил он приятелям. Конечно, они и так это знали, но напомнить не мешает.

…Мешкать атакующие не стали. И поднялись на приступ по всем правилам окопной науки — сразу два пулемёта ударили по окнам верхнего этажи мельнички, загремели дружные залпы; с жалобным звоном посыпались остатки ещё уцелевшего стекла, словно заплакал сам игрушечный домик, не понимая, за что ему такое, в чём он провинился?..

Импровизированные бойницы делали из тяжёлой, мореного дуба мебели, наспех сдвинутой к окнам. Толстенные плотные доски останавливали даже пущенные с близкой дистанции пули; но стрелял немец умело и плотно, головы не давая поднять. Под прикрытием этого шквала несколько теней вскочило, ринулось к дому; за ними — сплошной тёмный вал пехоты.

Сейчас забросают гранатами.

Но гранаты были и у самого Федора, и у его сотоварищей. Пашка Бушен высунул ствол «фёдоровки», дал одну за другой несколько коротких очередей. Федя с Варламом швырнули гранаты вниз — с особым «фронтовым» форсом, задерживая бросок на пару секунд, уже выдернув кольцо и активировав запал, чтобы взорвалось бы сразу, чтоб не успели отбросить.

Громыхнуло. Они-таки успели первыми, да и с высоты бросать сподручнее. Крики внизу, вопли, немецкие проклятия смешиваются с русской бранью. Пулемёты резали безостановочно; чёрт, должны же у них стволы перегреться?!

От закрывавшей окна мебели щепки так и летели.

Пашка Бушен выудил откуда-то зеркальце, пристроил к сбитому карнизу.

— Славно попали, — доложил. — Дюжина валяется, Федь, не меньше. Остальные отошли. Полезли густо, вот и получили.