Бах!.. Ба-бах!.. Тах-тах-тах!..

Мальчишки замерли. Это были выстрелы, и совсем близко, у вокзала, может, чуть дальше, к Александровской слободе.

— Бежим! — Лев дернул Федора за рукав. — Как раз и успеем, пока они тут разбираются!..

Побежали. Феде очень-очень-очень сильно хотелось вернуться, но как повернёшь, если какой-то там Бобровский прыгает себе через три ступеньки, словно для него нарушать столь злостным образом распорядок корпуса — самое обычное дело.

По этой лестнице большей частью ходили дядьки-фельдфебели и унтера, солдаты, приданные корпусу, рабочие. Это на парадных маршах всё сверкало и ни единой царапины на стенах — Трофим Митрофанович, ворчливый штабс-фельдфебель следил строго, и чуть чего, вызывал команду маляров — тут же было видно, что таскали тяжелое, частенько задевая штукатурку.

Ступени вели вниз и вниз, сквозь все этажи корпуса. Миновали самый первый, опустились ниже — узкое оконце возле самой земли, забранное частой решеткой и всё — они уже в подвалах.

Сердце у Феди колотилось где-то в горле. Нет, не то, чтобы он был совсем новичком в рискованных кадетских проделках — в Елисаветинской гимназии и не такое откалывали — но отчего-то именно здесь, в Александровском корпусе, ему просто до слёз не хотелось огорчать и Две Мишени, и… и Ирину Ивановну Шульц.

Подвалы, однако, оказались поначалу самым обычным коридором с серым цементным полом, по стенам тянулись трубы, справа и слева — дверные ниши. Правда, царил полумрак, потому что днем свет проникал только через небольшие оконца в торцах, а сейчас возле тех же оконец горели электрические лампы; далеко-далеко впереди её, эту лампу, можно было легко заметить. Федя несколько приободрился, несмотря на то что середину коридора скрывали серые тени.

— Ну? Где припасы-то твои?

— Тут, тут, не фыркай, — несколько обиделся Бобровский. — Вот, гляди!

И точно — Лев нырнул в зачем-то стоявшую тут кадушку, выудив оттуда туго набитый солдатский мешок с лямками, быстро и ловко распустил завязки.

— Вот, держи, Слон — фонарь… свечку тоже… спички… фляжка тебе и фляжка мне… без воды, брат мне говорил, ни в какие подвалы и вообще под землю соваться нельзя… Мел нам пока не нужен, бечева тоже… ну, идём!

Пошли. Коридор шёл прямо, никуда не сворачивая, к далёкому свету одинокой лампы. Вокруг начала сгущаться темнота, впереди мальчишек легли длинные тени. Бобровский засветил фонарик, желтоватый кружок света запрыгал по стенам, потолку, трубам и проводам. Было тихо, пусто и… ну, конечно, страшновато, но пока что ничего таинственного Федор не видел.

Миновали одну дверь, другую, третью… Возле пятой Лев вдруг остановился.

— Вот сюда нам.

— А-а… а ты откуда знаешь?

— Я ж тебе сказал, Слон, старшие говорили! За складом — тут всякая всячина, шанцевый инструмент и прочее. Не шибко ценное, потому и не заперто. Ну, давай!..

Голос у самого Бобровского тоже слегка дрогнул.

Ручка повернулась легко, петли у рачительного Трофима Митрофановича были всегда и всюду хорошо смазаны, хоть бы и на складе шанцевого инструмента, то есть ломов, лопат, кирок и тому подобного.

Тут было темно, тихо и пришлось пробираться осторожно, на цыпочках. Лопаты, штыковые и совковые, пешни, ломы-ледорубы и ломы-гвоздодёры, ломы пожарные лёгкие и ломы пожарные шаровые; кирки, мотыги, а рядом с ними грабли с тяпками — всё стояло в строгом порядке, в специальных пирамидах, наподобие оружейных. Фонарик Бобровского запрыгал вправо-влево, на стенах корчились причудливые тени, настолько жуткие, что Феде и впрямь стало очень-очень не по себе.

Но Солоновые не отступают и не бегут.

— Всё пока что просто… — услыхал он шёпот Льва. — Бечевка не нужна, не заплутаем…

Тем не менее, клубок решили держать наготове и, если что, привязать. Тишина стояла вязкая, хоть ножом режь.

В дальней стене — ещё одна дверь. Низенькая, узкая. Однако подход к ней чист, ничем не загромождён, не завален; значит, этим путём кто-то ходит.

Замка не оказалось и тут, зато петли неожиданно хорошо смазаны. Створка повернулась бесшумно, и Федя сглотнул невольно, направляя луч фонарика в темноту за порогом. Отчего-то он сейчас со всей ясностью видел очертания горбатого существа, затаившегося —

— Слон! Не спи! — зашипел Бобровкий.

За узкою дверью оказался столь же узкий коридор, сразу же делавший крутой поворот. Здесь света не было совсем, было холодно и промозгло, стены — простой кирпич, даже без штукатурки.

— К-куда это в-ведёт?

— Да откуда мне знать, Слон?! Планов корпуса я не нашёл. Нитка твой, может, и сумел бы, а я вот нет. — Бобровский топтался на месте.

Два слабых фонарика не слишком разгоняли тьму. Казалось, там, за поворотом, уж точно притаился кто-то жуткий и злобный.

— Бечеву вязать будем?

— Не, Слон, не будем. Развилок-то нет.

— Тогда не стоим, идём, — вспомнил вдруг Федя папин совет. Когда страшно, нельзя оставаться на месте. Страх обессиливает, паника нарастает, говорил папа. Иди, делай, и остальное всё приложится.

Поворот вывел их в изрядно пыльную каморку, где из стены в стену тянулись ряды труб со здоровенными вентилями на них. Дальше дороги не было, и сама каморка оказалась совершенно неинтересной. Голые стены, чёрной краской крашеные трубы и больше ничего.