Постепенно к этим фотографиям стали добавляться фотографии Давида и Айсель, а позже и Эмиля с Никой. И запах… горьковато-пряный, волшебный, заставляющий задержаться у Стефании ещё хотя бы на пять минут! Чистота в её комнатах была абсолютной – она не доверяла уборку помощницам по хозяйству, делая всё сама и, видимо, получала удовольствие от этого процесса. «Порядок – основа стабильности и гармонии человека», – любила напоминать Стефания, неназойливо приучая детей содержать свои комнаты в чистоте и, непременно, собственными руками.

Родители Давида знали эту молодую интеллигентную женщину не один год – встречались у общих знакомых и слушали её увлекательные рассказы о русских писателях и поэтах. Она была из старинного княжеского рода Беломестновых. Врождённый аристократизм проявлялся в каждом движении, слове, интонации. И, конечно, в поступках. Живя в Баку, Стефания помогала «особенным» детям – занималась с ними бесплатно, подтягивая каким-то невероятным образом до уровня обычных школьников, делая их раскованными и уверенными в себе. В дальнейшем её воспитанники добивались успехов в разных специальностях, но многие, как и она, посвятили жизнь филологии и педагогике.

Она была красива необычной красотой. Седые волосы, уложенные в замысловатую причёску, лишённое возраста лицо аристократки, взгляд серых глаз пристально-внимательный, очень добрый. Длинные пальцы со старинным перстнем на левой руке, и улыбка – настоящая, широкая и открытая, делающая её лицо молодым и лучезарным. А может быть, она и в самом деле была молодой?

Стефания приняла маленького Давида, как родного, он смог отвлечь женщину от гнетущих воспоминаний. Время течёт быстро, особенно в ежедневных заботах и обязанностях, которые няня взяла на себя. Часто на праздники готовила блюда не только азербайджанской, но и русской кухни, хотя супруги Радаевы старались как можно меньше занимать интеллигентную женщину домашними делами.

Мальчик вырос и уже не нуждался в опеке няни, но Стефания настолько органично влилась в азербайджанскую семью, приняв традиции и обычаи, что стала её уважаемым и любимым членом.

Рождение маленькой Айсель была большой радостью для семьи. Но особенно была счастлива Стефания. Она помолодела, похорошела и с радостью взяла на себя все обязанности по уходу за малышкой.

У Айсель рано обнаружился музыкальный дар, девочка не только чувствовала музыку, имела абсолютный слух, но и обладала чудесным голосом, который к шестнадцати годам под руководством опытных педагогов превратился в чистейшее колоратурное сопрано. Айсель была необычной девочкой. Часто её можно было застать в раздумьях и мечтаньях. Она очень любила смотреть на Луну и в дни полнолуния заворожено наблюдала за таинственной подругой. Порой Давиду казалась, что между ними происходит молчаливый диалог. А когда Айсель ложилась спать, с ней случались приступы сомнамбулизма, как правило, это совпадало с полнолунием.

Однажды няня Стефа, как называли её дети, обнаружила пятилетнюю Айсель, разгуливающую в ночной рубашке по карнизу второго этажа. После этого случая Давид поставил на окна решётки, а дверь спальни стал запирать на ключ. Даже отвёл её к знакомому психиатру на консультацию. Тот уверил, что девочка здорова и скоро перерастёт свою «странность». Так и произошло, к пятнадцати годам эта детская проблема забылась.

Айсель училась по классу вокала. Ей только исполнилось восемнадцать лет, когда в Филармонии состоялся концерт молодого русского певца с красивым баритоном – Николая Введенского. Он был другом детства брата Айсель Давида. До семнадцати лет Николай с родителями жил в Баку, недалеко от дома Радаевых. Много времени мальчишки проводили вместе, да и музыкой начали заниматься одновременно. Давид каждый год приезжал в Москву по приглашению Николая на его концерты, часто брал с собой сестру. Николай стал для неё кумиром с самого первого его сольного концерта. Когда друг приезжал на гастроли в Баку, то останавливался в гостеприимном доме Радаевых.

Введенский не обращал внимания на Айсель, а она мужественно переживала его равнодушное отношение, не делясь своими чувствами даже с лучшими подругами. Другое дело – Луна! Она всё видит, понимает, наблюдая сверху за влюблёнными. Порой девочке казалось, что лунный облик менялся, когда Луна «смотрела» на неё, становился приветливым и добрым. «Наверное, такое лицо было бы у моей мамы, если бы она видела меня», – думала грустившая Айсель. Родители Давида и Айсель погибли, когда девочке только исполнилось шесть лет.

После концерта Введенского на очередных гастролях в Баку он, как всегда, пришёл в дом к Давиду и был покорён красотой восемнадцатилетней сестры друга.

Николай слыл прирождённым Дон Жуаном с большим опытом. Наличие жены и детей не мешало ему черпать вдохновение в непродолжительных романах с молодыми и не очень молодыми девушками. Его фигура была высокой, чуть сутулой, но при этом удивительно складной. Лицо скорее можно было назвать некрасивым, но при этом оно казалось необыкновенно выразительным и мужественным – чуть тяжеловатый подбородок, жестковатая линия рта, нос с благородной горбинкой. Глубоко посаженные глаза такого редкого цвета, будто море во время шторма – сине-серые, переменчивые в обрамлении густых чёрных ресниц пленяли сердца девушек. И брови чуть изогнутые, чёрные, а волосы светлые с непокорной, словно летящей волной прекрасно дополняли образ влюбчивого человека.

– Айсель, какой же красавицей ты стала! – густым, глубоким голосом произнёс Николай, разглядывая девушку с бесцеремонностью давнего знакомого. Глаза его были полны неподдельным восторгом.

Айсель смущённо улыбалась, смотрела на своего кумира сквозь густые полуопущенные ресницы. Платье цвета фиалок удивительно шло ей, подчёркивая лёгкую смуглость кожи и фиалковые, влюблённые глаза.

Николай коснулся ладони Айсель так осторожно, словно это не ладонь, а хрустальный цветок. Сначала кончиками длинных аристократических пальцев, потом губами. Долго, казалось, бесконечно долго она чувствовала его горячие губы на своих пальцах, отчего Айсель вздрогнула всем телом и ощутила, как ладонь её стала влажной от волнения.