Шрифт:
– Что ты злишься?
– удивилась Нвард.
– А что, скажи, ты делала в развалинах бани?
– Решали, что завтра будем делать. Программу намечали...
– Какую еще программу?
– Программу поисков библиотеки!
– Библиотеки, которой не существует!
– Да, но Каро и Сероб уверены, что она существует.
– Сероб тоже был там?
– спросил я.
– Конечно...
– Чего останавливаешься, идем!
– Мы с тобой помирились или нет?
– Наверное... Идем.
– И ты не обиделся?
– За что?
– Что я с ними ищу библиотеку?
– Это меня абсолютно не интересует...
– Подожди. Ты ведь еще не знаешь... Они решили собирать деньги.
– И пусть собирают. Меня не интересует.
– Раз так, спокойной ночи. Я уже дошла. Вот мой дом.
– Какое тебе "спокойной ночи"! Идем к нам.
– К вам? Зачем?
– "Зачем, зачем"! Отец твой ждет тебя у нас. Вот зачем. А ты целый День пропадала. С пиратами библиотеку ищешь... С пиратами целуешься!
– Я... я только тебя целовала...- чуть не сквозь слезы сказала Нвард.
– Хи-хи!
– в точности как Рыжий Давид хихикнул я.
– Так и поверил...
И в ту же минуту в ухе моем что-то хлопнуло. Вначале только услыхал треск, потом почувствовал, что горит щека.
Опешив, я столько времени стоял на улице, пока калитка наша снова не открылась.
Я увидел Нвард и ее отца - и бежать! Бежал долго, чтобы доктор Суренян, увидав меня, чего доброго, вдруг не спросил бы: "Тигран, ты не болен? Может, у тебя ангина? Ну-ка открой рот и скажи "а-а-а".
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Наш день сбивать масло. Письмо от Натанаела. В овраге.
Похитители. Иезуит Каро - хозяин своего слова.
Утро началось грохотом ведер и недовольным ворчанием отца, что вот, мол, двух сыновей имеет и оба, никуда не годятся. Дай волю, проспят до полудня. А полдень для отца - восемь утра, в крайнем случае - девять. И мать сегодня его не унимала, как делала это обычно. Сегодня она, видимо, тоже была бы не прочь, чтобы мы с Рубеном поднялись пораньше.
Я посмотрел на брата. Он уже проснулся.
– Сколько времени?
– шепотом спросил я.
– Наверное, часа два ночи,- сказал он.
– Нет! Видишь, солнце уже взошло.
– А по мне еще только два часа ночи. Ух! Так спать хочется.
– Не выйдет. И не надейся, номер не пройдет.
– Я и не надеюсь...
– Встанем?
– Раз, два, три, - сосчитал Рубен, и так как считал он, и знал, что он скажет "три", то конечно же раньше меня откинул одеяло и соскочил с кровати. И тут же стал делать гимнастику.
Потом мы пошли умываться.
– Сейчас попьем таи[Т а н - молочнокислая сыворотка. ], ладно?
– сказал Рубен.
– Ага...
Мама тщетно пыталась выкатить стиральную машину из коридора на балкон. Она все время забывала, что у машины осталось всего одно колесо.
– Подожди, мама!
– Я подошел, приподнял машину за ручку и покатил ее туда, где стояли полнившиеся сливками большие миски...
В нашей округе семей двадцать, из тех, у кого есть коровы раз и навсегда сговорились сносить каждый день по очереди, то в один, то в другой дом, по ведру молока. Молоко это отстaивалось, с него снимали сливки и сбивали масло - сразу в большом количестве. Сегодня была наша очередь.
– Мармар-ази что-то не несет свое ведро!
– недовольно сказала мама.- И всегда она опаздывает. А попробуй замешкайся, когда ее черед!
Мы с Рубеном перелили содержимое из мисок в стиральную машину, закрыли крышку, и отец торжественно нажал коричневую кнопку. Машина столь же торжественно начала гудеть. Отец сел на тахту и закурил. Всякий раз, включив стиральную, машину, он закуривал и начинал вспоминать свое детство. Вспоминал те блаженные дни, когда люди еще не знали, что такое стиральная машина. Масло сбивалось в пасти машины, а отец курил. Вот сейчас он прикроет глаза и начнет: "Маслобойка - это да".
– Маслобойка - это да!
– сказал он, и я еле сдержался, чтобы не засмеяться.- И масло из маслобойки совсем другое на вкус... А тан какой!.. И кто только выдумал эту проклятую машину! В городе, она, конечно, к делу. Люди покупают одну машину, ставят себе в доме и стирают. А бедный крестьянин должен купить целых две. Одну для стирки, а другую масло сбивать. И масло не масло, и тан не тан...- Отец сетовал, а машина знай гудела, иногда пофыркивая сливками из-под крышки.- В маслобойке, бывало, сбиваешь, никаких тебе брызг,- брюзжал отец.