Все, раскрыв рты, застыли на тех местах, где их застало загадочное огненное зарево: Ядвига не смогла закрыть рот, стоя у подножия, на ветвях древнего дуба сверкали в отблесках огня зубы мальчишек. Несколько ослепительных желто-оранжевых потоков пропахали ночное небо поверх верхушек. С оглушительным треском, разбрасывая в разные стороны снопы искр и волны удушливого смрада, разлетелись осколки сразу от нескольких пикирующих на поселок адских аппаратов вместе с их злобными пилотами. Одно ревущее, самое жуткое, помело с черным горбоносым седоком исхитрилось увернуться от огненного смерча и развернулось, чтоб атаковать зеленеющую крону с Ермошкой и друзьями в чаще веток. Ядвига, сглотнув комок, мигом затворила рот и мячом заскочила за толстенный ствол, притаившись среди узловатых корней. Добрякам, застрявшим на высоте с их грузом цветочных боеприпасов, прятаться было некуда. Разве что прижаться к шершавой коре, прикрывшись ветками, и зажмурить глаза. Лесовики на верхушке отчаянно крутили ветродуй, но без цветочных ароматов струя воздуха мало чем могла уязвить бабу-ягу. Да и сам воздух был пропитан едким дымом – отрадой дыхалам нечистых.

И вдруг! Едва черное помело с жутким, гнетущим воем изготовилось обрушиться на защитников векового леса, как откуда-то сверху, звонко чирикая, на него обрушилась большая птица-тень. Тонкий ослепительный лучик вонзился в злую мерцающую чернь. Клубы белого дыма, безмолвный свет бурого пламени и – яркая вспышка, за ней громовой раскат. И все. Оглушительная тишина, едкий запах затухающего пожарища и струйки-змейки серного зловония.

Немного погодя за околицей раздался заливистый лай. Барбоскин тявкал и повизгивал как бы радостно, но, прикинул Колька, и с удивлением. «Гости», – догадался он и стал вглядываться в сторону, откуда заливался восторгом пес. В проблесках рассвета слои дыма быстро рассеивались утренним ветерком. На дороге, бегущей от залива сквозь лес к Центральной Поляне, проявились три расплывчатые фигуры. Нет, четыре! Три фигуры показались Кольке знакомыми, а четвертая – нет. Это могла быть и Сенька, если бы она подпрыгивала поочередно на левой-правой ноге. Но нет – незнакомый силуэт не прыгал, а скорее плавно перетекал вдоль наезженной колеи. У ног выплывающих из дымки гостей подтявкивал, вертел головой, хвостом и всем самим собой Барбоскин. «Как-то несерьезно», – подумалось Кольке, 35 а ноги уже стремительно несли его навстречу плывущим из тумана фигурам.

Тем временем в Дубраве становилось оживленно. Спускались со своих боевых постов, скрытых в кронах деревьев, лесовики, приглушенно переговаривались. У читальни загадочно мяукнул Кот Котыч, там-сям постреливали угли пожарищ. Звонко окликали друг друга девчонки. К Ермаку, только спустившемуся с дерева, подбежал радостный Барбоскин, встал на задние лапы и лизнул друга в лицо. На закопченных круглых щеках и носу осталась светлая полоса, посреди нее удивленно моргали большие и счастливые карие глаза. Звонко рассмеялась, выйдя из-за дерева Ядвига – ей зрелище показалось забавным. И тут тишина взорвалась ребячьими голосами, засеребрилась смехом, лаем, мяуканьем, выстрелами в воздух, неудержимым весельем.

Ермошка разрешил Барбоскину полностью себя облизать, дружески потрепал его по холке и пожал лапу. Точнее обе, потому что пес по запарке сначала протянул ему левую. Все это добряк проделывал настороженно поглядывая в сторону плывущих сквозь дымку фигур. Потихоньку гам на поляне начал стихать. Все вокруг, кто разглядев что-то самостоятельно, кто, проследив направление взгляда Ермака, застыли в ожидании. Ермак отыскал взглядом Котыча. Кот выглядел невозмутимым, только провел тыльной стороной лапы по своим мохнатым бровям. Как будто очки поправил. Уселся столбиком, выставив перед собой передние лапы. Обернул себя хвостом, морда безмятежная. Точно домашняя киска на кухне после сметаны. Ермолай улыбнулся и окончательно успокоился: Котыч гостей или знает, или не видит причин опасаться.

Тем временем чужаки приблизились настолько, что даже сквозь дым недавнего сражения их можно было рассмотреть. Трое были одинакового роста, плотного сложения, одеты в рубахи навыпуск, темные пышные штаны заправлены в сапоги несовременного покроя. И, что бросалось в глаза даже сквозь молочную кисею редеющего тумана, все трое носили одинаковые, ярко-рыжие шевелюры. И эта причина, а не только причудливая одежда, мигом превратили чужаков в нечужаков, а точнее – в Горюнов собственными персонами. Уже можно было разглядеть их белозубые улыбки, которые можно было б назвать и открытыми, и приветливыми, если бы не наличие великоватых клыков. Что, имея ввиду клыки, абсолютно не смогло удержать всех собравшихся на поляне добряков от расплывания в ответных восторженных, приветливых и других столь же хороших улыбках. Ермошка почувствовал, что чего-то кричит и несется навстречу гостям только когда разглядел мелькающие перед ним подошвы недетского размера сапог Юрки-бондаря.

Добежав до Горюнов – это были они, – Ермолай притормозил растерянно: он не знал к которому из троих обратиться. Горюн Трес уже был занят, его дружески обрабатывал мощный бондарь: энергично тряс правую руку, а левой лупил по плечу. Горюн, если и испытывал неудобства, то виду не подавал, лишь счастливо и немного смущенно улыбался. Горюна-2 обступили девчонки, а Горюн-1 о чем-то озабоченно беседовал с Сенькой. «Откуда взялась?» – привычно удивился появлению из ниоткуда сестры Ермак. Потоптался на месте и нерешительно направился к четвертому гостю. Незнакомому. Точнее к гостье, так как это была девочка. Выцветшее зеленое платьице, вытертые на коленях джинсы, красные кроссовки. Это одежда. С Есенией ее роднили цвет обуви, рост и то, что Колька называл «худобищей». И все. Девочка была огненно-рыжая, круглолицая, с большими глазами. Из прически у нее были торчащие в разные стороны косички, а глаза, присмотрелся Ермак, были зелеными. При том, что взгляд каждого из глаз был направлен в разные стороны, по направлению косичек, Ермак понял, что девочка смотрит именно на него. Дружелюбно и, чуток, изучающе.

– Горя, – девочка протянула руку и улыбнулась. Небольшие клыки, которые обнажились при этом, рыбака почему-то не испугали. Даже не насторожили, так как он начал о чем-то догадываться. Его догадка оказалась верной, так как из-за плеча Юрки на него глянули серьезные глаза Горюна-3:

– Горюха – племяшка наша драгоценная. День добрый, Ермолай-рыбак, – сдержанно улыбнулся третий. Ермошка улыбнулся девочке и вежливо произнес: «Добро пожаловать в Дубраву.»

Гостью тут же окружили добрячки, и Ермак переместился к Горюну Тресу, отодрал от него Юрку-Ура-Ура, схватил протянутую руку и начал ее жать, трясти, затем стал было хлопать гостя по плечу. Поймав себя на том, что тому и так досталось от бондаря, руку убрал и засунул в карман. Подумав правда, что так будет невежливо, из кармана ладонь вытащил и долго не знал, что с нею делать.

Только когда окруженные радостной гурьбой добряков Горюны тронулись в сторону клуба, Ермак хватился Есении. Он окликнул брата – тот шагал вслед за занятым беседой с Ядвигой Горюном Уаном. Коля молча показал ладошкой куда-то за Ермолаеву спину. Обернувшись, Ермак с удивлением обнаружил сестренку беседующей оживленно с Горей. Сенька немедленно поймала его встревоженный взгляд, улыбнулась успокаивающе и подмигнула. «Ну да, – усмехнулся про себя Ермак, – а куда ей деваться в лесу-то. Это, чай, не город». Постоял, пригладил без успеха всклоченные кудри, развернулся и зашагал вслед за остальными.