Но самое плохое – огневая подготовка слабая. Главное, чего от бойца требуется это хорошо стрелять уметь, а как ты этого добьешься, когда на учебные стрельбы пулеметчиков, на одного бойца по несколько патронов давали, да и стрельбы те пару раз за все его обучение были. Бронебойщикам перед отправкой на фронт по одному разу из ПТР давали стрельнуть. Это куда?

В бою, говорят, выучитесь. А что выучишься ты, коль живой останешься, и с такой подготовкой немцу ты никакой не соперник, про то, понятно, помалкивали. А ребята-то в запасном полку все, считай, из колхозников, войну в кино только видели, для них она, как песня залихватская. Про то, что все песни настоящие солдатские, все до одной грустные, им и неведомо…

С взводным у меня ни дружбы, ни вражды не было. Служака такой же, как мой ротный в Волковыске, что и знал, то забыть успел. Тоже немолодой уже, лет за сорок. Меня не донимал, а вот на красноармейцев, бывало, строжился, особо при начальстве. Все старался ему показать, какой он требовательный суровый командир. Как я понимаю, на фронт попадать ему не хотелось, вот он «спектакли» и устраивал.

Но и на старуху проруха бывает. Подпил он раз здорово, попался на глаза командиру полка, тот его жучить, а Макарыч мой его матом в ответ. Ну и до свидания. Успехов вам на фронте борьбы с немецко-фашистскими оккупантами. Потом сказал мне писарь из штаба, что взводный накануне извещение получил – сын его без вести пропал под Ростовом. Тут штаны продашь, выпьешь…

Пока нового командира пульвзвода не прислали, стал я его обязанности выполнять и пока меня самого на фронт не отправили, этим занимался. Обязанности командирские, а пайка все та же красноармейская и место то же, в солдатской казарме. Обидно маленько, конечно, но ничего, хуже бывает. Мне ли про то не знать…

Бойцов для фронта быстро готовили. Стрелков – месяц, пулеметчиков, бронебойщиков, связистов – два. В ноябре отправили на передовую красноармейцев, что я обучал. Приходят новые ребята. Смотрю по списку – земляк, оказывается, ко мне во взвод попал. Вот сколько лет с той поры прошло, больше я человека с такой фамилией не встречал – Небесный Василий, Вася. Только я из степей кулундинских, а он из предгорий алтайских, за Бийском село, где он родился. Родители Васины, значит, еще до коллективизации, когда ему лет пять было, в Бийск из села к родне переехали, так что он дерьма колхозного, слава Богу, не нахлебался. Семилетку закончил, слесарил, токарем был на заводе. Даром, что крестьянский пацан, а человек, как говорят, механический. Ручной пулемет Дягтерева, винтовку-мосинку, ППШ, немецкий пулемет МГ-34 – был у нас один, отличная машинка, его за скорострельность «маленький Геббельс» называли – моментально все освоил. А главное «Максим» досконально изучил – разборка-сборка, дефекты его, поломки. Молодец!

И парень хороший. Веришь-нет, сейчас глаза закрою и увижу его, каким он тогда был. Исхудал парнишка, а кость крепкая широкая осталась, руки проворные, щелк-щелк и механизм в порядке, а он улыбается, вроде бы даже виновато. Чего, мол, поделаешь, раз я такой. Голова большая, под машинку вкривь-вкось стрижена, а уж какая толковая была голова. Глаза синие, точно под фамилию…

Князев замолчал, болезненно сморщился, несколько секунд двигал кадыком, потом натужно сказал:

– Каких ребят война, сволочь такая, забрала. Разве так бы мы жили… Ладно. Подружились мы с ним. О жизни довоенной, как время выпадало, беседовали, о местах, где жили, о девушках и, понятное дело, о жратве. Нехватка-то донимала. Вот говорят, когда еды мало, о ней лучше не говорить, мол, чувство голода обостряется. А куда его обострять, когда оно и так сидит в брюхе острее, чем штык. А побеседуешь с товарищем про котлеты в командирской столовой, про бутерброды с колбасой в чайной, про пиво с воблой, душе приятно. Думаешь, может, и будет такое когда еще. Без мечты не живет человек, когда он про будущее не думает, мечте ходу не дает, ему и нынешнее ни к чему. Совсем скучно так жить-то.

Зима подошла. Казармы, где полк наш запасной размещался, раньше, видать, конюшнями были. Длинные оконца под потолком, вдоль всей казармы, по обе стороны прохода желоба для стока мочи, пол коваными копытами поковыренный. Только что вместо стойл по обе стороны от прохода двухъярусные нары – с каждой стороны по взводу, на них мешки-матрасы соломой набитые, да посередине казармы кирпичная печь. Топили ее три часа в день и ни минутой больше. Потолок и стены промерзали, инеем покрывались. Но бойцам, как их в поле по ветерку зимнему часов пять-шесть погоняют, и такое жилье, чуть ли не райским казалось. Не зря говорят: «Солдат шилом бреется, да дымом греется».

За дровами нужно было ходить на лесосклад за десять километров. Каждый боец брал по бревнышку, большое бревно – одно на двоих и пехом в часть, вроде верблюда. Ходили за бревнышками этими целой ротой, и когда все у казармы складывали, большая куча получалась. А утром глядь, она уже раза в три-четыре усохла. По командирским квартирам дрова «разъехались».

Холодно – голодно. Хорошо занятия начались по лыжной подготовке, а я, хоть лыжам всегда ноги предпочитал, все ж ходить на них мало-мальски умел, в училище на занятиях мы на лыжах прямо в Москве, в тех местах, где тогда еще лес был, ходили. А здесь маршрут лыжный по полю шел, где до зимы капуста росла. Ковырнет острием лыжной палки снежный бугорочек – глядь, один-другой капустный лист добудет, а то и кочанчик невеликий, весь промерзший – и в противогазную сумку его. Я вид делаю, что не замечаю, хотя, понятное дело, нарушение дисциплины.

А сам-то так не могу! Я ведь командир, пример должен подавать. Так бы слюнями и давился, да Вася меня подкармливать стал. У него на эту капусту нюх был, как у хорошего сапера на мины. Другой боец и на трех занятиях кусочка листа капустного под снегом не найдет, хоть сколько палкой в снег по сторонам тыкать будет, а Небесный никогда пустой не возвращался. И всегда делился со мной:

– Не считай, – говорит, – за подхалимаж, Афанасьич, исключительно из уважения и почитания.

Болтун, одно слово. Он меня по отчеству называл, так как я все же на шесть лет его старше был и, опять же, командир.

Скоро стал подходить срок и новым подчиненным моим на фронт отправляться, и Васе, понятное дело, тоже. Очень мне с ним расставаться не хотелось, и стал я думать, как бы мне так сделать, чтобы он в запасном полку еще задержался. А потом уж вместе на войну поедем по весне. Не все ж нам за Уралом от нее прятаться.

Решил подойти к начальнику штаба майору Кудрявцеву. Он в полку за вооружение отвечал. Мужик тоже был немолодой, но молодых командиров у нас там, считай, не было, разве что кого с фронта после ранения в запасной полк послужить пошлют. Кудрявцев этот еще в Первую мировую воевал, а стрелковое оружие с тех пор – главное, так главным в армии нашей и осталось – родной «Максим» да мосинская трехлинейка. Еще, правда, «Дегтярь» ручной, значит, пулемет к ним прибавился. Пистолетов-пулеметов – ППД, ППШ, винтовок самозарядных симоновских очень мало было. «Максим» и трехлинейку майор до винтика знал, как-то на занятиях у меня в пульвзводе с завязанными глазами показательно винтовку разбирал-собирал, а остальным оружием особо не интересовался. Ко мне он хорошо относился, было два раза, что на общем совещании командиров в штабе в пример ставил.